же, что и обычно, ничего не поменяется. Я больше не намерен общаться с сыном через решетку. Терпеть это позорище!
— Я тоже не намерен, пап! — завожусь. — Это случайность, больше она не повторится.
— Тимофей, не надо бросаться словами, ты знаешь, чего я от тебя хочу. Но только на этот раз, если я попрошу, ты не будешь хитрить и сделаешь это, ясно?
Опускаю глаза в пол и изучаю узор на ковре. И как так вышло, что мне придется выполнить условия отца? Я же не собирался соглашаться ни с чем, не хотел примиряться с новыми родственниками и следить за убогой. Думал, что меня это никогда не коснется, мнил себя неприкосновенным и самостоятельным. А по факту… Судя по всему, именно это мне и придется сделать, иначе увижу небо в клеточку. А если и избегу тюрьмы, папа всё равно найдет рычаги давления. Ловко он меня поймал. Гордится собой, наверное.
— Я спрашиваю, ясно или нет? Что ты сделаешь, Тимофей? — давит он словами.
— Узнаю, кто обрюхатил убо… Варю. Буду за ней в универе присматривать
— Чудесно, сын, это не так страшно, правда? — скупо улыбается, выглядя вроде как довольным. — И еще, — разворачивает меня, когда я уже хватаюсь за ручку двери. — Перед Эляной придется извиниться за порчу имущества. Это детская выходка, Тимофей, — морщится, — но за нее придется расплачиваться. Новый гардероб куплю с твоих карманных денег. А теперь в больницу! Не обсуждается!
Варя
События после спектакля превращаются в какой-то непрекращающийся кошмар. Павел Петрович бушует. Вероника его успокаивает, дед ее жениха, в свою очередь, успокаивает Нонну, которая хватается за сердце и грозится то наказать внука, то срочно везти его в больницу, и уже совсем тошно становится, когда Тимофея и его друга забирают в полицейский участок!
А я пытаюсь понять, как до этого всего дошло. Они же просто пошли подарить букеты по просьбе бабушки Тима. Обычная просьба. Ничего сложного. Как могло дойти до угрозы того, что их посадят? Как?!
К счастью, влияния Павла Петровича хватило, чтобы вызволить сына на свободу.
А теперь мы сидим в гостиной и ждем, когда они переговорят.
Комкаю подол платья, превратив дорогую ткань в подобие мокрой тряпочки. Волнуюсь за Тимофея, не знаю, что его ждет. Очень нервируют его родственники, ходячие туда-сюда, без остановки. Я только успокоюсь, как они начинают снова причитать, то жалея «бедного Тимошу», то ругая «мелкого паршивца».
Хочу дернуться и уйти, но сестра не пускает, крепко держа меня за руку.
— Надеюсь, Паша задаст ему! — говорит мне тихонько, бросая отчего-то злобный взгляд на дверь кабинета. Смотрю на нее в ожидании продолжения фразы и не обманываюсь в ожиданиях. — Ты не представляешь, что он сделал!
Испуганно хлопаю глазами. Неужели он вспомнил и рассказал про нас!
— Испортил мои вещи! — пучит сестра глаза, плотно сжимая губы в тонкую полоску. — Лямки подрезал, ручки у сумок, ремешки у туфель! Я как это всё увидела… — Сестра зажмуривается и, несколько раз вдохнув и выдохнув, приводит себя в чувство. — Зарвался мальчик. Что я ему сделала? Вот что?
— Когда он успел? — не понимаю я, хмурясь и пытаясь представить Тимофея с ножницами или ножом, совершающего такое мелкое вредительство. А вдруг он у меня в комнате подобное сделал? Неосознанно хватаюсь за свои лямки платья. Вроде целые.
— Пока мы на отдыхе были. Всё настроение испортил, гадкий мальчишка! Ну ничего, в Лондоне перевоспитается, вернется нормальным человеком…
Лондон? Какой Лондон? В смятении гляжу на сестру, пытаясь понять, о чем она говорит. Тимофея отец отправит за границу? Зачем?
— В Лондон? Что там в Лондоне?
— Учиться он там будет, раз здесь не может себя нормально вести! Хоть дышать сможем в этом доме спокойно! — бравирует сестра, явно радуясь этому событию.
А я? Что испытываю я? Облегчение? Радость или грусть? Сама не понимаю, лишь держусь за живот, как будто таким невольным жестом хочу поддержать своего ребенка, чей отец скоро исчезнет из нашей жизни. И тут приходит понимание, что я так или иначе ждала, что он признает свое отцовство. Хоть и боялась этой минуты, но всё же не хотела, чтобы Тимофей никогда не узнал правду…
— А теперь в больницу! Не обсуждается! — слышим мы все окончание разговора Тимофея и его отца. Непререкаемый тон Павла Петровича звучит от дверей кабинета, и вся шумная родня бросается туда, узнать, что же происходит.
Я сижу на месте и почти не слышу, что говорят. Стоит такой шум и гам, что невозможно понять. Да и Тимофея я не вижу, его заслонили родственники. Но внутри колотится мысль: «Он уедет, он уедет, надолго уедет».
А вот бы встать сейчас и сказать, что я беременна от него! Что никуда он уехать не может, а должен принять на себя отцовство. Но так я, конечно, скажу лишь в своих мечтах. Ведь проблема в том, что Тимофей ничего не помнит.
— У меня всё нормально! — наконец прорывается сквозь гам голос Тимофея. — Я не поеду в больницу.
— Тогда надо вызвать врача, сюда! — причитает Нонна.
— Мама, сядь, мы сейчас тебе врача вызовем! Всё с этим оболтусом в порядке, — успокаивает ее Павел Петрович, крепко держа за плечи и усаживая на диван. — Он сейчас извиняться будет за свое поведение, а потом пойдет в свою комнату отдыхать. А утром начнет помогать сестре со свадьбой, да, Тимофей?
Исаев непокорно сжимает губы, но всё же после нескольких минут покаянно смотрит на бабушку, сквозь зубы бормочет какие-то дежурные извинения. Не знаю, как Нонна, а я бы им не поверила, но она настолько очарована своим внуком, что бросается его обнимать и жалеть.
— Вот почему он такой избалованный, — шепчет мне сестра на ухо, — гляди-гляди, как не надо детей воспитывать, вот такие барчуки вырастают. Ну ничего, в Лондоне ему придется без папочки становиться самостоятельным.
— Мы с Тимофеем обо всем договорились, он остается дома! — словно переубеждая Эляну, с улыбкой говорит Павел Петрович, оглашая басом гостиную и вызывая всеобщий вздох облегчения. — У нас были некоторые разногласия, но мы их разрешили, правда, Тимофей?
— Да, папа, — снова вроде как покаянно бормочет
