себе шью, прихватила еще ниток, белых, черных и люрекса, знаешь, Надь, там такой люрекс, не то что кооперативный — полная катушка, без обмана… Ой, о чем это я? А, ну так я шла, а там такие большие ворота были, и надпись на них: «Московский завод трамваев». Странно. Надо бы «Трамвайный завод» писать, кажется.
— Почему странно, Милочка? — отозвался Владимир Николаевич солидно. Слава насторожился. — Ты там рельсы перед воротами видела?
— Да, видела.
— Вот, все верно. Туда трамваи каждое утро приезжают со всей Москвы, и их заводят. Иначе как же они смогут ездить?
— А… — Людмила Евгеньевна серьезно покивала головой. — А я-то думала, что это ошибка грамматическая.
Пока она кивала, мы со Славой уже не знали, что нам сделать, чтобы не засмеяться в голос, у него даже слезы на глазах выступили от натуги, а Владимир Николаевич смотрел на жену взглядом открытым и честным, и ни один мускул на лице его не дрогнул.
Так прошли зима, затем весна, затем очередная сессия, потом я пережила скучное, совершенно бес-Славное лето за гарнизонным забором, и, так уж положено, снова вернулась осень. Я оказалась закольцованной внутри времени, некрасивая, но и не глупая девочка, пораженная вирусом постоянства, черный пояс невинности, одна-единственная курточка на осень, зиму и весну, электричка в шесть сорок утра, а на заводе — кухонные комбайны, теперь все мы пацифисты поневоле, счастье еще, что есть хоть такая работа; а поверх — уверенность, что никогда ничего не изменится…
А Слава тем временем потихонечку шел в гору путаными останкинскими коридорами и уже начал менторским тоном подавать советы, как жить, и уже стал посматривать снисходительно (маленькая-глупенькая), а ведь должен был отдавать себе отчет в том, что я-то на «завод трамваев» не куплюсь.
Заикнулась как-то:
— Помог бы с работой, я ведь совсем на нулях.
И мама его сразу эту идею подхватила:
— Ты ведь сейчас переходишь в ассистенты, у вас же традиция, сам говорил, привести кого-нибудь на свое место.
Но Слава сказал как отрезал:
— Ну что ты? Ты там работать не сможешь! В командировки нужно ездить, и рабочий день ненормирован, в смены знаешь как трудно, иногда на работу приезжаешь к двум ночи. — А потом добавил маленькую ложечку меда в качестве пояснения: — Ты слишком добрая, тебя там попросту затопчут, знаешь какие там встречаются экземпляры!
Нет, он, как и подобает настоящему другу, тут же предложил помощь, сказал:
— Хочешь, я тебе денег дам?
Но я ответила:
— Спасибо, не надо. Как же я возьму у тебя в долг, если не знаю, когда отдать смогу.
— Зачем в долг? — удивился Слава. — Мы же друзья, насовсем бери! Я тут как раз провернул одну халтуру…
И я опять ответила:
— Нет, спасибо, мне не нужны подарки, мне нужна работа.
А Слава, кажется, слегка разозлился на мой отказ, буркнул:
— Ты сама не даешь себе помочь…
К началу четвертого года обучения вокруг нас неожиданно не оказалось ни одного однокурсника, Лены организованно отправились замуж, а потом так же организованно — в декрет, парни потянулись в сторону Турции за длинным рублем. А внимательно оглянувшись по сторонам где-то в середине сентября, я не обнаружила и следа Татьяны-второй… Счастье подозрительно быстро изнашивается (смотри главу восьмую, абзац первый).
Что ж, жизнь наша — драматург довольно посредственный; трудно представить, какими топорными методами пользуется она порой для обозначения главных героев. И вот тебя обозначают, а ты чувствуешь, как вокруг тебя медленно разворачивается вакуум. Есть, конечно, работа, а на работе — массовка мужская и массовка женская: Здрасьте — до свидания, отличная (отвратительная) нынче погодка, как дела? — лучше всех, разве не видно; лишенные выражения глаза, дежурные улыбки; и мужская массовка сетует на плохую водку, а женская базарно ругает правительство, а ты сидишь тихонечко в уголке со своим верным паяльником и ни во что не встреваешь. А вечером к тебе в дом — в дом, где твоя мама живет наедине с телевизором, где ты своим присутствием только подчеркиваешь тесноту и пугаешься под ногами, — забегает подружка, в глазах бьется паника, отворяй ворота (отвороты) жилетки для плачущих, утешай, отпаивай валерианой и ласково гладь по волосам, ведь только у тебя все в порядке, и откуда им взяться, неприятностям, ведь ничего не происходит с тобой, ты и не живешь вовсе, ты просто сидишь и ждешь у моря погоды. А твой лирический герой в это время находится в эпицентре извечного телевизионного хаоса, сейчас время новостей, их много, и они, как правило, плохие. «Время» именно из этих новостей состоит. Ну что он знает о вакууме и о скуке? Ровным счетом ничего, с новостийцами не соскучишься. А значит, ждать у моря погоды тебе еще очень и очень долго…
Глава 12
Я, признаться, не сразу заметила исчезновение Татьяны-второй. Не замечала, потому что не хотела заметить. Сработал инстинкт самосохранения — пока она царствовала, я по крайней мере конкретно знала, на что мне точно рассчитывать не следует. Именно поэтому я старательно оберегала тот образ Прекрасной-Премудрой Василисы, который однажды нарисовала себе. Но Слава в очередной раз стал чрезвычайно внимательным. Я очень-очень старалась это внимание проигнорировать, не хотелось в третий раз наступать на одни и те же грабли, но он, как никто другой, умел сделать свое внимание крайне навязчивым, ибо никогда не пытался скрыть или даже просто проконтролировать свои эмоции, а посему не составлял себе труда считаться с эмоциями чужими.
Однажды нервишки у меня все-таки сдали, и в ответ на очередной из его прозрачных намеков я посоветовала, весьма, кажется, грубо:
— Знаешь, дорогой, у тебя есть девушка, вот и отчаливай к ней, нечего глазки строить! — Сказала «отчаливай к ней», но подумала, безусловно, «убирайся к чертовой матери». За четыре года знакомства я настолько утомилась от «ношения булок», что уже абсолютно ничего от Славы не хотела, лишь бы он оставил меня в покое. Но Слава и не подумал меня в покое оставить, он посмотрел на меня многозначительно и не без доли высокомерия и покровительства в голосе изрек:
— Леди, ваша информация безнадежно устарела. Нет у меня никакой девушки. Кстати, довольно давно. Вы что-то не слишком наблюдательны.
Я не нашлась что ответить. Стояла и как дура глазами хлопала, а про себя злилась, злилась: где же ты, достойный «ответ Чемберлену»? А Слава снова улыбался и галантно подставлял локоть, и вот же они грабли, уже лежали передо мной в полной боевой готовности,
