заботился комкор генерал Новицкий.
— Ну, что же делать? Надо подчиниться судьбе своей! — тихо протянул Давид Ильич, сидя с женой на диване в своей комнате после ужина; на другой день приступил к объезду ему подведомственных частей, управлений и учреждений и вступил в должность.
Людмила Рихардовна всюду сопровождала его как солдат вольноопределяющий, надевая лишь длинные сапоги и поверх дамского костюма — солдатскую шинель с ремнем и кавказскую папаху, держась корректно в группе двух офицеров, сопровождавших полковника при объездах и выездах по делам службы. Работы ей как переводчику было действительно немного: позаниматься у себя в комнате, в домашней обстановке вместе с мужем, она считала как бы развлечением.
При такой милой обстановке и плодотворной работе на благо армии и страны прошел сентябрь месяц и первая половина октября.
Подполковник Шрам со своей супругой, молоденькой брюнеткой, как-то в свободное от службы время, были у Казбегоровых и разговорились об информациях его как коменданта штаба и любителя все освещать до мелочей, из которых в то время слагалась вся жизнь тыла.
— Тыл ссорится и разлагается, — пояснял подполковник Шрам, — дерутся между собою и разбегаются — куда кому удобнее или выгоднее — высшие вожди партий и правительства страны. Главные руководители армий, генералы Корнилов, Алексеев[35], Деникин и другие — и те не могут никак сговориться и понять друг друга хорошенько, дабы действовать совместно и заодно; а высшие гражданские служащие, губернаторы — комиссары и прочие правительственные ставленники разных партий и оттенков, богатые купцы и фабриканты — в свою очередь не могут сговориться ни между собой, ни с главными руководителями армий; к тому же боятся генералов как какой-то заразы и чумы, ограничивают их власть, подрывают авторитет, уничтожают дисциплину, и армии разлагаются, разлагаются не по дням, а по часам… Их почти что нет! Есть только толпа людей, много говорящая и ничего не делающая…
Мадам Шрам, слушая рассказ мужа об информациях из тыла по беспроволочному телеграфу, часто нервничала и плакала, сама не зная почему, а Людмила Рихардовна, как более просвещенная, высокообразованная женщина, усматривала в «этой игре» какую-то неразбериху и горькую «карму» или даже преступное состязание в политическом превосходстве одного перед другим; но как его приостановить, не могла ясно себе представить и поэтому всегда также старалась занимать позицию выжидательную. Ее же муж, генерал штаба, полковник Казбегоров, и подполковник Шрам, и в обществе даже своих жен, от критики вообще воздерживались, но были всегда готовы исполнить приказания начальства, направленные к восстановлению порядка, и свои обязанности, ясно и определенно начертанные в законе, принести стране спокойную жизнь и благополучие, стоя вне всяких партий.
Последней тактики придерживался и весь состав штаба корпуса во главе с комкором, но желательного распоряжения свыше все же не было и не было. Терпение истощалось молча. И только лишь корсанит и тайный советник профессор Крукс открыто порицал бездействие наивысшего командного состава армий и правительственной власти, а также не упускал из виду и все вредные работы тыла партий и им сочувствующих, окрещивая их работу такими «горячими предпосылками», от которых дамы часто закрывали уши, а у офицеров и генералов подымались дыбом волосы на голове. Сам же автор предпосылок обыкновенно произносил в заключение короткое слово «извините» и, не прощаясь, быстро уходил к себе в комнату. Старику профессору за это все прощали добродушно, считая его горячность от избытка патриотизма.
Но вот и середина октября; опять загоралась в центре борьба за власть. Неизвестно кто и куда сбежал. Обвиняют во всем Керенского; считают его за низкого труса и бездарника. Интеллигенция в лучшем случае молчит и чего-то выжидает, беззаботно стремясь в пропасть и держа перед собою заслон, чтобы не видать ужасов ее. Эсэровский же «товарищ», господин Керенский, подобно рыбьему интеллигенту-«головню», галантен, ловок и красив, с большим открытым лбом, состоит главой правительства большой свободной страны России и членом многих благотворительных обществ, читает с чувством Некрасова, бранит «щук», но, тем не менее, сам поедает «рыбешек» с таким же аппетитом, как и «щука». Впрочем, истребление «пескарей» и «уклеек» он считает горькою необходимостью времени, а когда же в интимных беседах попрекают его расхождением слова с делом, он вздыхает и тихо им в ответ бросает: «Ничего не поделаешь, батенька! Не созрели еще “пескари” для безопасности, и к тому же согласитесь, если мы не станем “их” есть, то что же мы “им” дадим взамен?»
— В таких случаях и подражателей-то ему у нас очень много, — неожиданно заговорил профессор Крукс в штабной столовой за обедом. — Хотя один из лучших сынов страны и Верховный главнокомандующий генерал Корнилов и объявил себя — все для спасения «страны», «народов». И что же думаете, ни один из других высших вождей не посмел подняться ему на помощь. Его доблестные, поредевшие Кавказские полки увезены генералом Половцем на Северный Кавказ, а остатки их беспомощно рассыпались по степям и болотам Псковской, Новгородской и даже Витебской губерний, всюду нарываясь на непреодолимые препятствия-рогатки, расставленные всевластными диктаторами-комитетами и комиссарами их. По-видимому, дух Минина и Пожарского временно оставил русский народ на поругание за его скупость и эгоизм, хотя бы ввиду поступка московских фабрикантов Морозовых и других русских больших купцов, помещиков и адвокатов, отказавшихся помочь генералам Корнилову и Алексееву организовать теперь же народное движение против «красного петроградского деспота» и в то же время — «мирового разрушителя и поработителя культуры злом», посеянным и родившимся в центральных столичных и губернских городах России; а затем и за слабость воли и за отсутствие веры в свою народную мощную силу, тысячелетием развивавшуюся. Октябрь, по-видимому, будет памятен для всей Вселенной на многие годы: свершается то, что рассосавшийся нарыв от «революции господ», теперь заразил весь великий и здоровый организм, свалил его на землю и сильно придушил, — философски заключил профессор и больно поморщился.
Информации стали поступать уже и от разных центральных организаций и комитетов; были крайне левого направления, а их содержание, — судя по адресам: всем, всем, всем, — носили самый тенденциозный характер. Выплывали на поверхность общественности и власти какие-то совершенно новые личности, неизвестные или известные, то с весьма темным и уголовным прошлым. По информации, у власти в центре фигурировали уже лица неизвестные, с какими-то древнегортанными, чужими фамилиями, мужчины и какие-то около них неизвестные женщины: Бронштейн, Нахимсон, Хачатур, Наташа Хачивили, Маша Дожа, Оганес, Урица и прочие, и прочие.
— Черт знает этих господ мужчин
