и полковник Гатовский, вполне довольные случившимся, обменявшись и мнениями между собою: это, мол, была авантюра и что это и должно было так кончиться.
Не входя в суть дела, эти вожди дивизии скоро уехали в Петроград, пообедать в первоклассной гостинице «Астория»; а оттуда поспешили в Зимний дворец к Керенскому, излить ему свои верноподданнические чувства. Последний не остался в долгу, благосклонно пожурив их, пообещал Туземную дивизию переименовать в корпус, и Багратион, мол, поведет этот корпус прямо на Северный Кавказ, уже в должности командира корпуса.
Между прочим, в обеде начальства в гостинице «Астория» принимал участие и командир бригады генерал князь Гагарин, но видеться с Керенским отказался наотрез. На что у генерала князя Багратиона хватило даже смелости заметить:
— Напрасно, напрасно, Александр Васильевич! Был царь-батюшка, мы верно служили ему, а теперь вписана уже новая страница истории, и ее никак не вырвешь…
Гагарин остался при своем.
После этого проходит один-два дня, и новость: Багратиона также обманули. Им нужно было время, время разложить окончательно и состав его Туземной дивизии. И когда состоялся приказ о переименовании дивизии в корпус, то командиром его был назначен генерал Половцев[34], который в то же время бесцеремонно устранен от командования Петроградским военным округом и которого нужно было Керенскому куда-нибудь и как-нибудь сплавить подальше, а именно на Северный Кавказ, вместе с туземцами.
— Какая низкая игра и детское увлечение — властвовать, начальствовать! А еще образованные, интеллигентные люди, генералы и поддались обману?.. — заметила Людмила Рихардовна.
— Это все последствия долго длящейся великой войны народов и результат работы «невидимой руки», которую принято называть в литературе «масонской», эволюцией психологии и прочим; а правильнее было бы назвать — от пропаганды вырождающейся «кучки» людей, воображающих себя всемирными, избранными, повелителями народов, безнаказанно влияющими на слабые характеры людей и заражаящими их «обещаниями» и «мистицизмом», который в конечном результате родят в массах безнадежность, пессимизм…
Почти то же самое случилось и с корпусом, который по другому направленно вел на «красную столицу» генерал Крымов. Еще по дороге в казачьих частях корпуса началось брожение. Корпус начали разлагать еще в вагонах. Даже кое-кто из офицеров самовольно оставлял свои полки и летел в Петроград в надежде сделать карьеру, конечно, во-первых, карьеру изменника, перебежчика. Из таких господ видную роль сыграл ротмистр Данильчук, успевший даже вернуться на автомобиле с полковником Самариным, фаворитом Керенского. И они-то, Самарин и Данильчук, приложили все старания, чтобы уговорить и Крымова: «Ваше превосходительство, было бы безумием упорствовать! Ваш корпус может с минуты на минуту открыто взбунтоваться. Туземная дивизия застряла в Гатчине. Ставка на Корнилова бита! Спасайся кто может! Поедемте-ка лучше в Петроград. Керенский уважает вашу доблесть и готов простить вас…»
«Меня готов простить? За что? — возмутился Крымов. — Да у меня в кармане телеграмма его, вызывающая мой 3-й конный корпус в Петроград! И после этого он готов простить меня? Что за глупая и гнусная комедия!..»
Несмотря на свои веские и основательные доводы, все же в конце концов Крымов согласился; потрясенный и надломленный, он уехал с Самариным и Данильчуком вперед, на автомобиле, в Петроград.
— Ну и хаос! — не удержалась Людмила Рихардовна. — Паны дерутся, а у хлопцев чубы трещат…
— Обожди, еще не все, — заметил Давид Ильич серьезно — дальше информация дополняется уже по слухам, но вероятными и правдоподобными сведениями. Генерал Крымов предстал перед Керенским как настоящий «боевой» солдат. Между ними возникло бурное объяснение, во время которого Крымов ударил Керенского по физиономии, а затем поднялась какая-то стрельба: по одной версии — в Крымова стрелял Керенского адъютант, а по другой — военный министр Савинков. Раненого Крымова в скорости после того вынесли на автомобиль и отвезли на Захарьевскую 17, в так называемый «политический кабинет» Керенского. Дальше — полная неизвестность, все темно, прикрыто.
Семья Крымова живет в Петрограде, но к телу умершего вдова допущена была только лишь через два дня в Николаевском госпитале, где старший врач подвел вдову Крымову к синему, одеревеневшему телу под грубой простыней и показал огнестрельную рану на широкой, богатырской груди покойного.
— Странное самоубийство… — сказал ей старый врач. — Ротмистр Данильчук пояснял мне лично, что генерал сам застрелился в кабинете Керенского, который якобы и сказал при этом: «Он поступил как честный человек». Но обратите внимание: края раны не только не обожжены, и у меня впечатление, что выстрел произведен на расстоянии двух-трех шагов… Да и самое направление пули… Самому нельзя так застрелиться. Нельзя! Я вам говорю, как жене покойного… Значит слухи, что его застрелили, правдоподобны. Но прошу вас, это между нами…
Бедная дама охвачена была столбняком, а через несколько минут, опомнившись, тихо спросила у врача:
— А где же все, бывшее на нем? У мужа всегда набиты карманы бумагами, записными книжками, документами…
— Ничего этого нет, — покачал головою врач, — Тело доставили, как вы его сейчас видите…
Похороны генерала Крымова состоялись без всяких демонстраций и почестей. По заявлению ротмистра Данильчука, это сделано было по желанию Керенского: за гробом шла только вдова и дети, и больше никто. А на другой день ротмистр Данильчук куда-то исчез, и больше его никто не видел. В тот же самый день и полковник Самарин выехал Сибирским экспрессом, получив в командование Иркутский военный округ. Тайна «политического кабинета» на Захарьевской так и осталась неразгаданной: как именно погиб Крымов? Кто был при нем в часы его агонийных мук? Куда девались бывшие при нем бумаги, в том числе и телеграмма Керенского, вызывавшая в Петроград 3-й конный корпус? Все это туманно и полно одних лишь догадок… — закончил секретный рассказ Давид Ильич и посмотрел на жену.
Людмила Рихардовна молча вздрогнула, на глазах показались слезы, и она еще крепче прижалась к мужу.
— Будем бороться вместе! Я и на минуту не оставлю тебя одного… — тихо промолвила она сквозь слезы. И жизнь ее при штабе как переводчика потекла мирно, тихо, всегда в обществе мужа и семьи коменданта штаба подполковника Шрама, жившего с Казбегоровыми по соседству. Их постоянный посетитель был и уважаемый корпусный санитарный инспектор, старик, профессор Крукс. И только изредка нарушалась их тихая жизнь служебными невзгодами.
Так, например, скоро все же получился приказ о назначении генерала штаба полковника Казбегорова на должность по снабжению корпуса, о которой горячо
