class="z1" alt="" src="images/sgstus_016.png"/>
Придя немного в себя, она отхлебнула несколько глотков и поставила чашку на табурет. В голове проносились мысли: «Что ж я наделала? Это предательство, трусость и подлость. Но откуда они все знают?» Она вспомнила, как штурмфюрер, не обращая на нее внимания, с поразительной точностью воспроизвел всю картину событий. Разве только не совпадали отдельные детали, но это и не так важно, В основном все было правильно. Они не знали одного: куда ушел отряд, когда и где у нее с ним встреча. Что же касается остального, то можно было подумать, что кто-то просто находился рядом, среди своих. Но кто? Боцман Ян? Ведь он-то как раз и объяснял ей и Ольштынскому, где и как лучше организовать эту встречу и даже рекомендовал день и время, ссылаясь на то, что в этот период риск минимальный. Ну конечно же, это он, негодяй. Впрочем, что я, ведь Ян попал на лодку после гибели транспорта и ничего не знал о неудаче с высадкой. Нет, что-то здесь не так. Но тогда кто же? Может быть, второй матрос, родственник боцмана, но он не знает всего. Да, прямо с ума сойдешь. Что же делать, что делать? — Ирма огляделась вокруг. — О самоубийстве не может быть и речи, стоящий у двери и все время наблюдающий за ней в глазок гестаповец сейчас же ворвется в камеру. Как же она могла согласиться на такой гнусный поступок: выдать своих, Леонида, Долматова? Нет, нет, только не это. Пусть мучения и смерть», — Ирма встала и, лихорадочно сцепив пальцы, заходила по камере. За дверью послышалось движение, там насторожились, приготовились в случае необходимости тотчас вбежать в комнату. «Ну ладно», — Ирма опустила руки, обвела отсутствующим взглядом голые зеленые стены и направилась к двери…
ГЛАВА 9
БРОСОК ЧЕРЕЗ ФРОНТ
Уже третий день отряд моряков пробивался к линии фронта. После того как покинули монастырь «Эльзелот», прошли в глубь леса на юг километров тридцать. Потом круто повернули на восток, выбирая самые глухие звериные тропы, обходя стороной одиноко стоящие хутора и небольшие деревни, стараясь подальше держаться от шоссейных и грунтовых дорог. Не обошлось и без происшествий.
На вторые сутки, утром, матросы лежали на опушке леса, выжидая, когда более-менее спадет движение по шоссе и можно будет развернутой цепью перескочить его одним махом. Четыре грузовика, полные солдат, неожиданно свернули к противоположной обочине. Гитлеровцы, переговариваясь, высыпали на дорогу, полезли в кусты, стали ломать ветки для маскировки машин, несколько человек, схватив ведра, побежали к ближайшей речушке за водой. И вот тогда у кого-то из ребят не выдержали нервы. Над приумолкшей от тарахтения машин дорогой грохнул одиночный выстрел. На какое-то мгновенье замерли, точно внезапно оцепенели посреди своих занятий немцы, застыли и лежащие в зарослях моряки… Но это длилось только мгновение. Секунду спустя ударил залп, в растерявшихся фашистов полетели гранаты, застрочили автоматные очереди. В едином порыве подводники бросились на врага. Захваченные врасплох солдаты заметались среди грузовиков, пытаясь залезть в кузов, где они оставили оружие, но везде их настигали пули. Часть гитлеровцев добежала вдоль шоссе вперед, другие укрылись в лесу или между колес автомобилей.
Не прошло и десяти минут, как отряд углубился в чащу, оставив на дороге четыре горящие машины и несколько трупов солдат. Правда, чья-то оплошность не осталась и для моряков безнаказанной: трое были убиты и пять ранены.
Фашисты не преследовали колонну, вслед ей раздалось несколько очередей и разрозненных выстрелов, и все прекратилось.
В полдень отряд остановился на привал. Костров не разводили, закусили сухарями и мясными консервами и, кто где мог, примостились отдыхать.
Место было выбрано удачно. На небольшой поляне, среди высокой, в рост человека, травы, стояла заброшенная рига, со всех сторон к ней подступал буйно разросшийся ольховый подлесок.
Еще прошлой ночью можно было наблюдать, как с той стороны, куда шел отряд, виднелось слабое зарево да изредка доносился глухой раскатистый звук канонады.
Командир сидел на свернутой плащ-палатке и задумчиво грыз соломинку, он ждал, когда возвратятся отправленные на разведку люди.
Долматов лежал на боку, оперевшись на локоть согнутой руки и словно силясь что-то вспомнить, не отрываясь смотрел на Ольштынского. Он, действительно, пытался вспомнить, кого же все-таки напоминает ему командир, и внешностью, и манерой поведения, и даже привычкой, снимая фуражку, легонько проводить рукой по светло-каштановым с небольшими залысинами на лбу волосам. Чей-то образ так и вертелся у него в сознании, но ухватить его он никак не мог. Это началось давно, еще тогда, когда он только прибыл на лодку, и с тех пор образ то приближался и становился почти осязаемым, то снова удалялся и растворялся в памяти. Наконец он не выдержал и спросил:
— Слушай, Леонид Сергеевич, тебе никто никогда не говорил, что ты на кого-то похож? А?
— На маму с папой одновременно — бабушка говорила. Ты думаешь, только у тебя была бабушка, Марья Ивановна. У Меня тоже была — Пелагея Семеновна. Вот она-то и говорила, что похож я на отца-мать. Манера у нее была такая: скажу отцу-матери, куплю чаю-сахару.
— Нет, я не про то, на кого-нибудь из людей известных, популярных, что ли? — Замполит сел и, уперев локти в колени, ждал ответа.
— Да уж куда мне, — несколько растягивая слова, произнес Ольштынский и улыбнулся как-то очень доброжелательно.
— О! Вспомнил. — Долматов вскочил на ноги. — Ну точно же! — замполит захохотал, уперев руки в бока. — Артист Блинов! Вот на кого ты похож. И не там, где он играет Фурманова в «Чапаеве». Была такая картина «Четвертый перископ», еще до войны Он там изображает моряка. Так вот ты — это он.
— Ты хотел сказать он — это я?
— Какая разница! Теперь как камень с плеч, а то все думаю и думаю, кого ты мне напоминаешь. Трубку бы тебе — и тогда вылитый Блинов.
— Вот так и получается в жизни: с одной стороны, ты вроде военный моряк, капитан-лейтенант Ольштынский, а с другой, ни дать ни взять — артист Блинов, раздвоение личности.
Из кустов, отряхивая капельки воды с накидок, показались разведчики.
— Наконец-то, — Ольштынский поднялся и смахнул приставшую к брюкам солому. — Докладывайте, что там делается в миру. Или лучше прямо изобразите вот здесь, на обороте карты. Рассказывай, штурман.
— Мы подошли почти к самому переднему краю, — лейтенант карандашом рисовал маршрут разведчиков и позиции противника. — Тут, чуть-чуть восточнее того места, где мы находимся, очевидно, стык двух частей,
