как камень и, выпячиваясь из-под левого подреберья, нередко может доходить до пупка. Когда я кладу этих детей на стол, чтобы их осмотреть, они инстинктивно прикрывают селезенку рукой: так они боятся, что при осмотре я могу разбередить этот камень, причиняющий им столько боли. Больной малярией негр — это усталый, подавленный, замученный головными болями человек, которому тягостна любая работа. Ползучая малярия, как известно, всегда сопровождается анемией. Из медикаментов в этих случаях применяется мышьяк и хинин. Наши повар, прачка и бой получают два раза в неделю по полграмма хинина. Препарат мышьяка «арренал» обладает свойством до чрезвычайности усиливать действие хинина. Препарат этот я широко использую для подкожных инъекций моим больным, как белым, так и неграм.
Перечисляя бедствия, от которых страдает Африка, нельзя не сказать о дизентерии. Она вызывается особым видом одноклеточных существ амёб. Амёбы скопляются в толстой кишке и разрушают кишечные стенки. Боли при этом бывают ужасные. Непрерывно, ночью и днем, больной испытывает позывы на низ, но испражняется одной только кровью. В прежнее время лечение этой весьма распространенной формы дизентерии требовало очень много времени и, по сути дела, было малоэффективным. Единственное известное тогда средство — растертый в порошок корень ипекакуаны — нельзя было давать в надлежащих дозах внутрь, ибо оно вызывало рвоту. Но вот уже несколько лет как стали применять извлеченное из этого корня действенное начало, солянокислый эметин (Emetinum chlorhydricum). Если вводить подкожно однопроцентный раствор его много дней подряд — от шести до восьми кубических сантиметров в день, то вскоре наступает улучшение и обычно больной надолго избавляется от своего недуга. Результаты поистине чудесны. Диета оказывается излишней. Больному дают есть то, что ему хочется: мясо гиппопотама, если это негр, салат из картофеля, если это белый. Если бы, работая в тропиках, врач мог использовать сполна только эти два недавно открытых лекарства — арсенобензол и эметин, то ради одного этого стоило бы приехать сюда!
О том, что значительная часть работы врача в тропиках направлена на борьбу с мерзкими, отвратительными болезнями, которые завезли к этим детям природы европейцы, я могу здесь лишь упомянуть. Но сколько страдания и горя скрывается под этим упоминанием!
* * *
Из операций здесь, в девственном лесу, совершаются лишь самые неотложные и те, при которых есть уверенность в благоприятном исходе. Больше всего мне приходится иметь дело с грыжами. У негров Центральной Африки грыжи встречаются значительно чаще, чем у белых. Причины этого мы не знаем. Ущемленные грыжи также среди них гораздо более распространены, чем среди белых. При ущемлении грыжи кишечник становится непроходимым. Следовательно, он не может опорожняться и вздувается от образующихся в нем газов. Вздутие это причиняет больному сильнейшие боли. По прошествии нескольких мучительных дней, если ущемление не удается вправить, дело кончается смертью. Наши предки знали эту ужасную смерть. Сейчас в Европе ее уже не видишь, ибо каждый случай ущемленной грыжи, как только диагноз поставлен, немедленно оперируется. «При ущемленной грыже не ждите, пока солнце зайдет» — вот строгое предписание, которое непрестанно дается студентам-медикам. Но в Африке эта ужасная смерть — обычное явление. Каждый негр с детства помнит, как кто-то, стеная от боли, целый день избивался в хижине на песке, пока наконец смерть не избавила его от страданий. Поэтому, как только кто-нибудь из мужчин чувствует, что у него ущемилась грыжа, — у женщин грыжи встречаются значительно реже, — он молит своих близких уложить его в каноэ и отправить к нам.
Как описать мои чувства, когда такого страдальца привозят ко мне! Я ведь единственный человек, который на сотни километров вокруг может помочь ему. Пока я здесь, пока мои друзья обеспечивают меня необходимыми средствами, и он, и те, кого привозили перед ним и привезут за ним вслед, будут спасены, тогда как в противном случае их ждет мучительная смерть. Но я не говорю уже о том, что я могу спасти человеку жизнь. Все мы рано или поздно умрем. Но возможность избавить его от нескольких дней нестерпимых мук я ощущаю как данную мне великую и вечно возобновляющуюся милость. Страдание — это тиран более жестокий, чем сама смерть.
Я кладу несчастному, оглашающему воздух стонами, руку на лоб и говорю ему: «Успокойся. Через час ты уснешь, и когда ты проснешься снова, тебе больше не будет больно». Потом ему делают инъекцию пантопона. Я вызываю к себе в больницу жену, и вместе с Жозефом они подготовляют все необходимое для операции. Она же дает больному наркоз. Жозеф надевает длинные резиновые перчатки и ассистирует мне.
Операция закончена. В полумраке стационара наблюдаю я за пробуждением моего пациента. Едва только он приходит в себя, как он в изумлении кричит, снова и снова повторяя: «У меня больше ничего не болит, у меня ничего не болит!». Рука его нащупывает мою и не отпускает ее. Тогда я говорю ему и тем, кто рядом, что это господь наш Иисус попросил доктора и его жену приехать сюда в Огове и что наши белые друзья в Европе дали нам денег на то, чтобы жить здесь и лечить больных негров, после чего мне приходится отвечать на вопросы, кто эти белые друзья, где они живут, откуда они знают, что туземцы столько страдают от разных болезней. Сквозь ветви кофейного дерева в темную хижину заглядывают лучи африканского солнца. А в это время мы, негры и белые, сидим вместе и проникаемся значением слов «Все мы братья». О, если бы мои щедрые европейские друзья могли быть с нами в один из таких часов! …
VI
Лесоповал и лесосплав в девственном лесу
Мыс Лопес, 25—29 июля 1914 г.
Абсцесс, для вскрытия которого я считал нужным прибегнуть к помощи военного врача в Мысе Лопес, вынудил меня неожиданно отправиться к берегам океана. По счастью, этот прорвался сам, как только мы приехали сюда, и таким образом дело обошлось без дальнейших осложнений. Мы с женой нашли радушный прием в доме служащего фактории Фурье, жена которого этим летом провела больше двух месяцев у нас в Ламбарене, ожидая разрешения от бремени. Г-н Фурье — внук французского философа Фурье (1772—1837), социальные теории которого я изучал в студенческие годы. И вот под нашим кровом, в девственном лесу, появился на свет его правнук.
Я все еще не могу двигаться и провожу целые дни лежа в шезлонге на веранде, откуда мы вместе с женой любуемся морем и где с упоением дышим свежим воздухом.
