вода кажется живой, кажется убегающей далеко, в укрытие.
Однажды вечером, когда вороны уже улетели и почти стемнело, старик поднимается на обледенелый завал и подходит к покрывалу. Снимает его и видит ногу целиком.
«Готово, — думает он. — Недолго осталось, скоро я узнаю, что там такое».
— Заметил что-то? — спрашивает пес, едва увидев, как он спускается.
Адельмо Фарандола не отвечает, возвращается в хижину и не впускает пса внутрь, пока тот не начинает хныкать и скрестись в дверь.
На следующее утро, отогнав ворон, он взбирается по снегу. Снимает покрывало, разглядывает голую вывернутую ногу, усохшую голень, высохшее бедро. Нога голая. «Может, и весь он голый? — задается вопросом Адельмо Фарандола. — Кто ж знает, почему он голый».
Он приглядывается, щурится. На обломке одного ногтя появляется муравей, такой крохотный, черный, из самых назойливых. Он наблюдает за ним пару минут: муравей бродит туда-сюда, исчезает и появляется в углублениях между почерневшим пальцем и обломками ногтя. Видит, как тот встречает другого муравья, как они долго беседуют; они слишком малы, ему не расслышать их слов. Видит, как они прощаются и расходятся. Еще два муравья ползут вверх по бедру. Еще три появляются с другой стороны. Теперь они выстроились цепочкой и идут осматривать углубления в стопе, повреждения, нанесенные плоти лавиной. Заползают, вылезают. Тащат что-то группкой, крохотные кусочки плоти, ему не видно. Разве что совсем крохотные кусочки, только чтобы голод приглушить. Он наклоняется еще ближе к ноге и тут наконец чувствует трупный запах.
— Откуда же вы лезете, — шепчет он, видя, что муравьев становится все больше.
Шестнадцать
Постепенно даже самый упорный снег становится грязным и обращается в дрожащие ручейки, текущие вниз, в долину. Нога мертвеца открылась уже до самого паха, голая и посеревшая, она дрожит на ветру. Примерно на середине бедра появляются кусочки ткани, промокшие обрывки штанов. Силой лавины с ноги содрало одежду, унесло обувь и носок невесть куда. Нога легонько колеблется, словно ствол молодого деревца. Неутомимые муравьи бегают по ней целыми днями.
— Есть о чем подумать? — произносит пес, оцепенело вглядывающийся в эту конечность.
— О чем?
— О жизни, например.
— Эта штука неживая.
— Нет, конечно, но именно поэтому… Нет, нет, ладно, не будем об этом, — фыркает пес.
Адельмо Фарандола очень занят и не отвечает. Запасы опять закончились, и он снова начал выковыривать останки животных, вылезающие из уменьшающегося завала, серн, застигнутых снежным потоком, горных козлов, не успевших отскочить, птиц, живущих в скалах, превратившихся в перьевые клубки. Ему совершенно не хочется спускаться в деревню. Здесь, среди обломков достаточно еще неиспорченного мяса, а если и слегка подпорченного, так нужно просто его хорошенько проварить и не вдыхать, когда глотаешь. Пес наконец замечает это и вываливает язык.
— Лучше, чем охотиться, правда? — спрашивает он старика.
— Здесь этого добра на все лето хватит, — говорит Адельмо.
— И тебе не придется есть меня.
Адельмо Фарандола бросает работу, распрямляется и пристально смотрит на пса.
— Зачем мне тебя есть? — спрашивает он.
* * *
Вот и живот мертвеца, раздутый, как у утопленника. Вот грудная клетка, раздавленная лавиной. Вот вытянутые руки, сначала вывихнутые пальцы — не все, некоторые оторваны, некоторые частично отломаны. Потом ладони. Потом вывернутые запястья. Потом предплечья.
Вот и плечи. Часть лица. Распахнутый рот. Почерневшие провалы глаз. Лицо, расплющенное ударом. Вот и лоб, он вдавлен. В центре углубления, над глазами, несколько небольших отверстий.
— Впечатляет, — замечает пес.
— А чего ты ждал? — говорит Адельмо Фарандола. — Это лавина. Животные, которых мы ели, выглядели не лучше него.
— Ты его знаешь?
— Как сказать? А ты его знаешь?
— М-м-м, не думаю. Можно нюхнуть?
Пес подходит, стараясь не оступиться, вытягивает морду, долго вдыхает.
— Ну?
— Не уверен, я чувствую такой запах… В общем…
Адельмо Фарандола качает головой и смеется про себя над тем, что пес такой неумный.
— А что это за дырочки, интересно, — говорит пес, возвращаясь на траву.
Он тоже заметил отверстия во лбу. Это не такие раны, которые наносит лавина. Лавина или обдирает, или ломает, или оставляет без внешних повреждений, других вариантов нет, отверстия, дырочки не предполагаются.
Вскоре оба вновь приходят посмотреть на то, что осталось от тела. Вместе пристально разглядывают отверстия на лбу.
— А ведь это может быть от ружья, — говорит пес.
Адельмо Фарандола пожимает плечами:
— Да от чего угодно может.
— Чем больше я на него смотрю, тем чаще вспоминаю этого славного лесника, который к тебе заходил осенью. Погляди на одежду: это его форма или нет?
От одежды остались одни мокрые, перепачканные землей лохмотья. Лавина разодрала ее на кусочки, изуродовала. Невозможно сказать, была ли это форма, но пес упорствует и доказывает свою версию настойчивым лаем, и старику приходится пинать его куда попало.
Лесник это или не лесник, а Адельмо Фарандола однажды утром решает унести труп из остатков завала и спрятать там, где никто его не найдет. На этот раз он вполне отдает себе отчет в том, что происходит, после того как ночью во снах незнакомец с продырявленным лбом пришел к нему и преследовал его неотступно, как собака.
— Пшел прочь, — бормотал Адельмо Фарандола и пытался изо всех сил убежать, но резвый труп, едва оказавшись сзади, тут же возникал рядом, точно собака, полуголый, почерневший, с проломленным черепом, ясно видными дырками и оравами муравьев на всех конечностях.
— Что такое, что такое? — спрашивает пес, понимая, что Адельмо Фарандола собирается сделать нечто необычное.
— Пшел прочь, — гонит старик, потому что этим утром пес уж больно напоминает ему покойника, который преследовал его всю ночь.
— Не стыдно тебе? — лает пес, внезапно обидевшись.
Адельмо Фарандола берет в хлеву старую лопату, толстую веревку и направляется к завалу. Вскоре он забывает, что труп нужно накрыть покрывалом, и вороны, пустельги, галки и канюки успевают этим воспользоваться еще до восхода солнца. Самые ранние уже сидят на трупе и жадно
