— Слушай, — остановившись уже на пороге, бросил Александр Борисович, — а какого черта опять фээсбэшников подключили? Снова наперегонки будем бегать, информацию друг у друга выхватывать?
— Это Президент распорядился. И еще он сказал по «ящику», что лично будет держать это дело на контроле. Так что всем придется несладко, — вздохнул Меркулов. — Кстати, я тут Леву Скопина к тебе сагитировал. Переводится на заочное в своей аспирантуре и идет к тебе на подмогу. Все как ты просил.
Скопин, учась на последнем курсе юридического факультета МГУ, практику проходил у Турецкого и очень ему понравился. Живой, с фантазией, великолепной памятью на детали, интуицией, он оказался незаменим, когда они разыскивали одного матерого убийцу, и благодаря кропотливому труду Левы они таки его вычислили. Вычислили в прямом смысле, потому как, великолепно владея компьютером, Скопин ввел в память все данные о преступнике, выстроил программу и стал моделировать его дальнейшие поступки. Турецкий поначалу с иронией относился к компьютерным играм практиканта, но потом так увлекся, что они целыми вечерами просиживали за монитором, вводя разные мотивы и выстраивая последующие ходы убийцы. И на одном из них он попался. Поэтому сообщение Меркулова обрадовало следователя. Скопина именно сейчас ему всерьез не хватало.
Он вернулся к себе. Лара еще сидела на месте, хотя часы показывали половину седьмого.
— Чего домой не идешь? — спросил Александр Борисович.
— Кофе сделать?
— Давай.
Лара молча поднялась.
— Меня сегодня пригласили в Большой театр, а я идти не хочу, — улыбнувшись, доверительно сообщила она.
— Кто такой смелый?
— Да есть один воздыхатель. Сокурсник. Уже второй год пристает.
— А мы такие противные, что возим мордой по батарее своих воздыхателей? — усмехнулся Турецкий.
— Потому что эти противные любят таких же противных, и ничего поделать с собой не могут! — с вызовом ответила Лара.
Турецкий подошел к ней и обнял ее. Лара затрепетала, прижалась к нему, обхватив руками.
— Я люблю тебя! — прошептала Лара. — Такого, как ты есть, жутко противного!
Турецкий коснулся губами ее уха, чуть прикусил его.
— Я сейчас начну раздеваться, — томно простонав, сказала Лара. На покусывание уха она реагировала безотказно. — Что ты делаешь со мной!
— Это еще что такое?! — послышался зычный грозный голос за спиной Турецкого, и он резко обернулся, отстранившись от Лары. На пороге с набитым до отказа продуктами полиэтиленовым пакетом стоял улыбающийся Грязнов. — В служебном помещении настоящее грехопадение! Правда, во внеслужебное время, что вас несколько извиняет, — взглянув на часы и съехав на ласковый тон, договорил он.
— Я вас кипятком когда-нибудь ошпарю, Вячеслав Иванович! — возмутилась Лара.
— Вот так вся Прокуратура России относится к МУРу! — резюмировал полковник Грязнов. — За исключением отдельных личностей. Не будем уточнять и показывать пальцем.
— Будет вам! Я сейчас кофе принесу, — не скрывая своей радости, сказала Лара, взяла кофейник и пошла за водой.
В кабинете мирно похрюкивал Питер, запрокинув голову на кресло.
— Ты что, опять? — шепнул Грязнов.
— Девушек надо жалеть, — вздохнул Турецкий. — Особенно в тот момент, когда они пытаются совершить ошибку в личной жизни.
— Но не будущих адвокатов. Какие люди! — загремел Грязнов, пробуждая Питера.
— Не надо, пусть поспит, — попытался остановить его Турецкий, но было уже поздно. Реддвей, зевая, протирал глаза.
— Укатали наши горки сивку-бурку! — выкладывая на стол продукты, заулыбался Грязнов.
— Про сивку я знаю, — обрадовался Питер. — Не было факса?
— Ты же у нас дежурил, — упрекнул его Турецкий.
— Но ты разве не поставил на автомат? — не понял Реддвей.
— Я поставил, а полковник Грязнов спас прокуратуру от голода, — оглядывая гору продуктов, принесенных Грязновым, заметил Александр Борисович. — Что, Ротшильдом стал? Или премию дали за рационализаторское предложение? А может, взятку всучили?
— Один раз живем, Александр Борисыч! А потом, как-никак, иностранец в гостях. Хоть откормим немного, а то скажут — похудел в России.
— Откармливать, как свинью, меня не надо. Я вернусь, а моя жена скажет мне бай-бай и помчится искать худеньких джентльменов. Что тогда? Кто виноват и что делать? — рассмеялся Питер.
— Ну, жену мы тебе здесь найдем, не волнуйся. Баба с возу — кобыле легче! — отмахнулся Грязнов.
— Как ты сказал? — заинтересовался Питер.
— Ты меня слушай, я тебе столько расскажу, что уши завянут.
— Уши? Почему уши?
Лара принесла кофе.
— О, кофе, наконец-то! — просиял Питер.
— Ларочка, помоги нам оформить это хозяйство по-культурному на столе. А то мы лапти деревенские! — попросил Грязнов.
— Кто лапти? — не понял Реддвей.
— Он меня с ума сведет своей тягой к русскому языку, — вздохнул Турецкий.
— А что есть тяга? — снова спросил Питер.
Включился факс, замигала лампочка, и через мгновение поползла бумажная лента.
— О, наш! — подскочил Питер, бросившись к аппарату.
Подошел и Турецкий. Это был акт судебно-химической экспертизы: «Никаких ядов или токсических, отравляющих веществ в желудке и кишечнике Шелиша химиками не обнаружено. Кандидат химических наук Перцовский». Внизу рукой остряка Николаши была сделана приписка: «Продолжение следует».
— Это мне, иди пей кофе, — отрывая лист, полученный по факсу, сказал Питеру Турецкий, отметив, что Реддвей сумел быстро прочитать содержание акта, хотя все время канючил, что читает и пишет по-русски хуже, чем говорит. «Интересно, для чего он мне эту лапшу вешает? — подумал Александр Борисович. — И милая игра под любителя русских пословиц. Это у профессионального-то разведчика. Ухо надо держать востро, в две секунды облапошит».
— Ты хоть расскажешь, что там случилось? — нетерпеливо спросил Грязнов.
— Как видишь, ничего! — передавая факс, хмуро процедил Турецкий.
— От чего хоть смерть-то? — пробежав глазами факс, не понял Славка.
— От кровоизлияния в мозг.
— Инсульт?
— Инсульт. Обширный инсульт — таков окончательный диагноз.
— Инсульт — дело врачей, а не сыщиков! — усмехнулся Грязнов.
— Поверишь, Слава, не знаю, что и сказать. Все странно в этом случае. Я даже в некоторой растерянности, — погрустнев, признался Турецкий. — По всем признакам как бы насильственная смерть, убийство, но в спальню никто не входил, не влезал, и, как видишь, никто ничем не травил.
