преобразовательным социальным изменениям, будут отталкивать консервативные настроения населения в целом. Из-за страха перед переменами и прогрессом Милль считал, что "консервативную партию" составляют люди, которые по определению "глупы", то есть не хотят и не могут инициировать, принять или понять преимущества перемен и прогресса. Современные наследники Милля сегодня не менее склонны критиковать таких людей за их склонность "цепляться" за отсталые убеждения, что делает их "корзиной плачевных".
Для тех, кто лишен даже возможности жить в широко либеральном обществе, по мнению Милля, необходимы более крайние меры. На первых страницах "О свободе" Милль указывает на необходимость вмешательства более развитых людей - прогрессивных людей - в общества, которые "не имеют истории". В обществах, где полностью господствует "деспотизм обычаев", необходима форма просвещенного правления извне - взгляд, вполне подходящий для человека, который провел тридцать пять лет в качестве служащего Ост-Индской компании. В таких ситуациях, писал Милль, "первоначальные трудности на пути спонтанного прогресса настолько велики, что редко есть выбор средств для их преодоления". Единственный выбор, который можно сделать, - это принудить их к прогрессу: «Правитель, преисполненный духа совершенствования, вправе использовать любые средства для достижения цели. Деспотизм - законный способ правления в отношениях с варварами, если целью является их улучшение, а средства оправданы фактическим достижением этой цели».
Это "улучшение" заключалось, прежде всего, в изменении условий жизни тех, кто в остальном живет в границах традиционных обществ, где можно ожидать, что будущее будет во многом напоминать прошлое и настоящее, путем принуждения их к переходу в "прогрессивное" общество, в котором перемены станут нормой. Действительно, считает Милль, если бы не внешнее вмешательство прогрессивного общества, такие традиционные культуры могли бы никогда не войти в поток истории. Для Милля это внешнее, принудительное изменение заключалось, прежде всего, в принудительном труде, причем участие в динамичной экономике является базовым условием прогрессивного общества. Так, повторяя свой аргумент в пользу рабства в "О свободе", он писал в "Соображениях о представительном правлении", что нецивилизованные расы, а самые смелые и энергичные еще больше, чем остальные, не приемлют непрерывного труда, не требующего больших усилий. … Необходимо редкое стечение обстоятельств, и по этой причине часто требуется огромный промежуток времени, чтобы примирить такой народ с промышленностью, если только его не принудить к ней на некоторое время. Поэтому даже личное рабство, давая начало промышленной жизни и принуждая к ней как к занятию исключительно наиболее многочисленную часть общества, может ускорить переход к лучшей свободе.
Аргументы Милля в пользу рабства сегодня мало привлекают прогрессивных либералов, но его глубокая враждебность к традиционному обществу остается сильной и даже доминирующей точкой зрения среди прогрессистов. Так же как и его аргументы в пользу энергичного использования государственной власти для принуждения к прогрессу в случае непокорности населения - будь то внутри страны или на международном уровне. Сегодня путь к такому принуждению обходится без аргументов в поддержку порабощения, а скорее осуществляется через контролируемые элитой пути, такие как суды, административный фиат, корпоративное давление, манипулирование и контроль над технологиями и "социальными медиа", и редко, если иногда, прямая сила. На международном уровне прогрессивизм также продвигается рядом субъектов глобальной элиты, таких как экономические агентства и НПО, хотя иногда конечным средством является прямое вторжение (особенно теми, кто выступает за военное навязывание либерализма, которых иногда называют "неоконсерваторами"). Хотя цель преобразования обществ "без истории" в прогрессивные группы населения или нации часто преследуется во имя "прав человека", в основе ее лежит неизменный страх Дж. С. Милля, что "народ" представляет собой самое большое препятствие на пути к свободе, обеспечивающей прогресс, и поэтому иногда, даже часто, должен быть "принужден к свободе".
Прогрессивный либерализм был одновременно явным отрицанием и более глубоким воплощением основных целей классического либерализма. С одной стороны, его сторонники отвергали антропологический индивидуализм классического либерализма и его одобрение экономического неравенства как благотворного фактора прогресса и движения вперед. С другой стороны, они приняли основную веру классического либерализма в то, что прогресс может быть достигнут путем освобождения людей от уз традиций, обычаев и стабильности, но заменили веру в материальный прогресс верой в нравственное преображение. Однако, поскольку он рассматривал людей как потенциальные препятствия на пути прогрессивных преобразований, он вновь потребовал от них постоянного согласия, в то время как фактическая преобразовательная работа по управлению была возложена на группу просвещенных экспертов. Эксперты должны были быть задействованы для преобразования необученного сена в золото прогресса и прогресса - если только народ не окажется совершенно непросвещенным, в этом случае просвещенные прогрессисты должны были просто править.
Прогрессивизм народа: Марксизм
Против либералов, как классических, так и прогрессивных, возникла противоположная традиция, которая отстаивала прогрессивный потенциал народа против элит. Марксизм откровенно враждебен экономическому инегалитаризму классического либерализма, и эти два направления являются непримиримыми врагами. В своем стремлении к экономическому равенству марксизм ближе к прогрессивному либерализму и заключил с ним более тесные союзы, хотя он нетерпим к его реформистским тенденциям, признанию основных рамок рыночной экономики и технократическому элитизму. Сегодня мы можем вспомнить презрение Берни Сандерса к таким, как Хиллари Клинтон, или ранее Карла Маркса к Эдуарду Бернштейну.
В "Коммунистическом манифесте" Маркс и Энгельс описали, как динамика прогрессирующего капитализма разрушала все традиционные формы общества досовременного периода, превращая ранее религиозную, патриархальную и традиционную культуру в простой "денежный узел", растворяя все романтические и "идиллические" отношения в "ледяной воде эгоистического расчета". Новые условия нестабильности и постоянных перемен - рекомендованные как классическими, так и прогрессивными либералами - нарушили все прежние отношения и ввергли людей, живущих в традиционных обществах, в состояние беспорядка и неопределенности.
Постоянное революционизирование производства, непрерывное нарушение всех социальных условий, вечная неопределенность и возбуждение отличают буржуазную эпоху от всех предыдущих. Все фиксированные, быстро застывшие отношения, с их шлейфом древних и почтенных предрассудков и мнений, сметаются, все новообразованные становятся антикварными, не успев окостенеть.
Маркс и Энгельс повторяют здесь аналогичные причитания, характерные для ранней формы консерватизма, сетуя на огрубление утилитаризма и материализма, вызванное капитализмом во всех сферах жизни. Но в отличие от консерваторов, Маркс и Энгельс рассматривали эти нестабильные условия как колыбель революции, развивающую в ходе неумолимого исторического процесса классовое сознание пробудившегося пролетариата. Давнее разделение на "многих" и "немногих" развивалось в новой и усиленной форме, общество «все больше и больше раскалывалось на два великих враждебных лагеря... . непосредственно противостоящие друг другу: Буржуазию и пролетариат». Маркс предвидел, что растущий раскол между этими двумя вечными классами приведет, наконец, к полному пробуждению скрытой силы и радикализма рабочего класса. Пролетариат будет продвигать революцию вперед, опрокидывая все прежние
