которого вы пошлёте за Шубиным, какие можно меры применять при сопротивлении, и что делать, если Елизавета Петровна его отбивать бросится? Пока прибудут ваши семёновцы, а Шубин со всеми драгоценностями Елизаветы уже на полпути к Риге.
— Вот вы о чём? Да⁈ — Опять упражнения с париком стал Ушаков проделывать. — Слушаю, как вы бы поступили, Иван Яковлевич?
— Вам в штате нужен, по крайней мере, один плутонг пехотинцев и парочка человек кавалеристов. Даже, пусть пять будет. И ещё закрытая надёжная карета с парочкой хороших ломовых лошадей. И тогда вы отправите арестовывать Шубина не семёновцев или преображенцев, а своих людей. И никто в полку или среди других людей, кои могут вам восприпятствовать в вершении правосудия, ничего знать не будут.
— Хм. Принимается, сам думал о таком, но средствами раньше были весьма ограничены. Да и Пётр Алексеевич бы не дал лишних хороших солдат, а плохие зачем.
— Подберите, и когда готовить будете указ о воссоздании Тайной канцелярии… Стоп. Нужно подумать о форме. Должна быть узнаваемая форма. — Брехт вспомнил о лазоревой форме жандармов. Хрень. — Чёрная форма с серебряными всякими галунами и шнурами. (вроде немецкой) Я потом эскизы вам нарисую. И не надо ботфортов пешцам. Вот такие сапожки, — Иван Яковлевич свои ноги из-под лавки вытянул.
— Заметил уже у вас эту обувку, вы же заядлый лошадник, господин обер-камергер? Ботфорты удобней.
— Всегда перед поездкой можно переобуться, зачем себя мучить, если в данный момент никуда не едешь. А у вас вообще пехотинцы будут. Им такие короткие и лёгкие сапожки массу преимуществ обеспечат. Ладно, к штату вернёмся. Ещё вам нужны наблюдатели, что ли. Люди, которые смогут проследить за врагом и его соратников выявить. Их тоже на первое время десяток хватит. Нет работы по слежке, пусть по рынку толкаются, по кабакам и слушают, чего народ брешет. Авось какую интересную информацию, кроме того, что немцы кровь из России сосут, выявят. Главное не переусердствовать. Брехню пьяную от преступления эти люди должны отличать. Восстанавливать против императрицы народ и особенно дворян тоже не следует. Виновен, айда Сибирь заселять или кошельком расплачиваться, а просто болтаешь — плетей после вытрезвителя достаточно.
— Вытрезвителя?
— Конечно. Нужно начать борьбу с пьянством. Выпить не грех, но меру знай. Идёшь по улице шатаясь, ссышь по углам и блюёшь ещё там же, пойдём, родимый, в вытрезвитель или холодную, проспишься к утру, отгребёшь десяток плетей, штраф выплатишь и пей снова, если задницы и кошелька не жалко. А вот тех, кто пьяному водки продал, если такие выявится, пороть рядом и штрафовать прилично. А деньги на тренировку ваших бойцов потратить. — Брехт почесал переносицу. Стоить ли говорить? Ладно, хуже не будет. — И вот ещё, что Андрей Иванович. Вам нужно взять под особый надзор, под крыло, публичные дома. Там барышням кавалеры по пьяной лавочке, и чтобы впечатление произвести, много чего выбалтывают посетители. Особенно надо обратить внимание на дорогие, для богатых клиентов. Там информация пожирнее. Нужно содержателей таких салонов поймать на чем противозаконном и на крючке держать. Или даже вообще взять в штат такого человека и помогать ему. Конкурентов его гнобить, даже сажать и в Сибирь отправлять. И иметь в виду, что в Польше болтают тоже. Нужно найти человечка и помочь ему открыть публичный дом в Варшаве… и Кракове. И наладить с ним курьерскую связь.
— Иван Яковлевич, вы — страшный человек. — Хохотнул Ушаков. — Вы сами-то не цесарский шпион? Шучу. Только мысли мне ваши нравятся. Создать свои публичные дома…
— Есть такая поговорка у курляндцев, не можешь предотвратить бунт — возглавь его.
— Отличная поговорка. Удивительная страна Курляндия.
Событие тридцать второе
Бог умер, Бог должен умереть, потому что человек не может выдержать такого свидетеля.
Фридрих Ницше
Лошадям тяжело. Слонам, вообще, кердык. Там, по слухам, может и позвоночник сломаться. А бегемотам? Ой-ё-ёй! Там матёрые самцы весят около трёх тонн. Самки полегче, но матёрые… Бывают самки матёрыми? Но, пожившие уже и хорошо питающиеся, весят под две тонны. И как тут заняться воспроизводством. Бегемотиков заделать. Ужас ужасный.
И Брехту не сильно легче. Этот боров, который Бирон, отъел ряху на государственных харчах. Стольник точно с гаком весит. Пусть будет сто десять кило. При росте почти сто девяносто сантиметров — это, на первый взгляд, не так и много. Так это на взгляд. А вот на ощупь — совсем другой коленкор.
В общем, затащила Анхен выполнять Бирона супружеский долг. Только не на супругу затащила, а на себя. Это был квест. Брехт справился. Исполнил. Никакого удовольствия. Именно долг. Пыхтели, сопели, даже в конце простонала чего-то императрица. Типа: «Зая моя золотая». Да уж. Зая! Мать её. И его тоже. Ужас ужасный. Нет других определений. Все остальные матершинные.
Брехт и до этого собирался сбросить килограмм тридцать. Ну, это так — в зеркало глядя. Острой-то необходимости нет. А вот теперь есть. Вернувшись в комнату к себе, Иван Яковлевич лёг на перину и задумался. Не думалось. Нужно сбрасывать вес. Вот все думки. Нужно тратить калории и поменьше их в себя запихивать. С первым пока никак. Только хотел пару часиков в день поскакать со шпагой и Иваном Салтыковым, как нарисовались поединщики. При поединках столько энергии не потратишь. Это не самбо. Тут нужно быстрее закончить этот поединок. Всё же железяка в руках у противника — травму получить — нефиг делать, а если в лицо прилетит, то и уродом или трупом стать легко. Можно бы отъехать на коне куда-нибудь в поле и там побегать, но проезжая из Москвы в Измайлово Брехт понял, что не просто будет. Май. Посевная у людей. Все в поле, прямо кишит людьми вокруг дороги. Пашут на мелких лохматых лошадёнках, сеют зерно, раскидывая из лукошка руками, всё, как в исторических фильмах.
Остается для тренировок только комната. Можно поотжиматься, поприседать, наклоны всякие поделить и даже улечься на вытоптанный персидский ковер и пресс покачать. Почему не сейчас? Брехт улёгся пузой на ковёр и стал отжиматься. Тринадцать раз. Мать вашу! Попробовал приседать. Получалось, только придерживаясь рукой за стол, придвинутый к стене. Письменный. Сегодня на нём три указа Брехт написал. После приседаний Иван Яковлевич снова плюхнулся на ковёр и опять начал отжиматься.
— Эрнст, ты что делаешь? — и не услышал, как дверь в комнату императрицы открылась и она на пороге нарисовалась. Ночи лунные и в большое довольно окно достаточно света попадает. Согнувшись в дверях, они около метра семидесяти в высоту (Брехт уже раз десять головой ударился) стояла в длинной ночнушке Анна Иоанновна.
— Блин блинский, спалился! — это про себя.
Иван Яковлевич поднялся с антикварного ковра. Он тоже был в ночной шёлковой рубахе. Хотел давно себе сшить хоть кальсоны что ли, но руки не доходили, да и не было швей под рукой. А теперь опять из Москвы уехали и опять швей под рукой нет. Донашивал за Бироном, что есть.
— Видение мне было, Анхен.
— Видение? — Иоанновна стала креститься со скоростью пулемёта системы Максима. По тысячи крестных знамений в минуту.
— Видение, — Брехт тоже двумя перстами слева направо перекрестился разок. — Явился мне архангел Иегудиил и приказал похудеть. Ругался, говорил, что на борова немецкого похож. — За спиной, где-то в правом углу кхекнули. Да, не показалось.
— Свят, свят! — пулемёт превзошёл скорострельность, задуманную англичанином. — Иже еси на небеси…
Иван Яковлевич не мешал. Должны же патроны кончиться. Бог есть, он теперь это точно знал. Пусть порадуется. Императрица Всероссийская усердно славит его и крестится. Это не Вася Пупкин. Хотя, вроде где-то написано, что все люди равны перед богом. «Ибо все вы сыны Божии по вере во Христа Иисуса», «Ибо нет лицеприятия у Бога». Правда, в другом месте написано, что женщины — не люди. «Хочу также, чтобы вы знали, что всякому мужу глава Христос, жене глава — муж, а Христу глава — Бог…»
Запутали.
— И каков он Эр… Ваня? Каков он — посланец божий? — И глаза горят, или это пламя лампадки, за спиной у Брехта, в них отражается.
— Ну, седой такой дедок с длинной лопатообразной белой бородой. На конюха Семёна похож. И в срачице мятой. — За спиной,
