интересом и любопытством принялись рассматривать незнакомца: пленники попадались им и ранее, однако этот, похожий на выходца из иного мира, по–видимому, попался им впервые.
- Votre nom? – почти дружелюбно спросил Ней.
Профессор почтительно назвался и поклонился в ответ. Он принялся лихорадочно копаться в полузабытых знаниях французского языка, чтобы ненароком не сболтнуть что-то лишнее. Любой неправильный оборот речи мог свести на «нет» все его усилия остаться здесь инкогнито. Однако, в конце концов, общался же он когда-то с Жаком Ивом Кусто…
- Tu nes pas arme? – последовал второй вопрос.
Василий Михайлович с мольбой посмотрел на лейтенанта, и тот пришёл на выручку.
- Можете говорить по-русски, - предложил он. – Я буду переводить.
Далее разговор пошёл более оживлённо. Ней задавал вопросы, профессор отвечал, лейтенант переводил.
- Вы без оружия? Потеряли семью?
- Да. Мы вышли два дня назад из Калуги.
- Oh c’est genial ! J'a aime cette ville.
- О! Это замечательно. Этот город мне нравится, - перевёл гренадер.
- Que faire, votre profession?
- Ваша профессия?
- Je suis un scientifique. – Я учёный.
Профессору предложили сесть, и по всему было видно, что к нему относятся не как к пленнику, а скорее как к диковинной вещице, словно попавшей в коллекцию. Русские учёные ещё не попадались французской армии, и начальника экспедиции закидали вопросами и даже поднесли хрустальный бокал вина. Лейтенант успевал переводить в ту и в другую сторону.
Снаружи послышались звонкие звуки фанфар и громогласные крики приветствий на разных языках. Бонапарт въезжал в передовые части авангарда.
Ней дружелюбно обратился к начальнику экспедиции:
- Nous vous reverrons.
«Мы ещё встретимся с вами» - перевёл для себя профессор. Тут лейтенант был не нужен.
Затем маршал отдал приказ гренадеру:
- Le nourrir et le laisser se reposer.
И это Василий Михайлович понял без перевода: «Накормите его и пусть отдыхает».
Вся грандиозность событий, навалившаяся в это утро на него, просто не укладывалась в голове – пусть и достаточно учёной. Впрочем, с другой стороны вовсе не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы констатировать тот факт, что всё происходящее с ним сейчас было форменным образом РЕАЛЬНО.
Он, доктор наук и почётный член всевозможных исторических и географических обществ, автор многих трудов по геологии, археологии, палеонтологии, кандидат в президиум академии, друг Тура Хэйердала, Карла Сагана и Жака Ива Кусто, не мог сейчас разложить всё по полочкам, провести анализ сложившейся ситуации и сделать хоть какие-то логические выводы: ОН ДЕЙСТВИТЕЛЬНО ПОПАЛ В 19-Й ВЕК, В АРМИЮ ФРАНЦУЗСКОГО ИМПЕРАТОРА? Или же всё происходящее с ним сейчас не более чем иллюзия?
Его мысли прервал лейтенант гренадеров:
- Располагайтесь до утра. Поесть вам принесут в обед и на ужин. Рукомойник у того дерева, там же и уборная – туда будете ходить в сопровождении караульного.
- Я всё же пленник?
- Отнюдь. Раз вы не солдат, то скорее гость. Но гость под надзором – простите – таковы мне даны указания. Документов у вас нет, и после того, что вы здесь всё увидели, отпускать без присмотра вас, согласитесь, рискованно. Командующий ещё раз захочет с вами поговорить утром – он у нас имеет слабость к людям науки. А пока, надеюсь, вам будет не скучно.
Лейтенант поклонился и показал рукой на просторную поляну за деревьями, где протекал извилистый ручей.
- Когда отдохнёте, вечером сможете погулять под звёздами. К тому времени поляна освободится от пушек и палаток.
- И я буду гулять под конвоем?
Офицер вновь поклонился и развёл руками в стороны, давая понять, что он не властен над приказами. У входа в землянку уже стоял невозмутимый солдат, будто выросший из-под земли.
Уходя, лейтенант всё же задал тот вопрос, которого профессор ждал ещё в штабе:
- Как вы оказались в лесу сразу после того, как там пронёсся неизвестно откуда взявшийся смерч?
Василий Михайлович сглотнул комок в горле, и как можно безмятежнее ответил:
- Я и сам видел этот вихрь издалека, но к нему никакого отношения не имею. Шёл два дня, заблудился, думал, выйду из леса в надежде отыскать свою семью. А тут выстрелы, взрывы, и вдруг вы из-за деревьев.
Офицер лукаво улыбнулся:
- Да я ведь наполовину ваш земляк. Детство провёл в Орловской губернии, затем волею родителей оказался в Марселе, а позже в кадетском училище под Лионом. Французский язык стал мне родным, однако и о русском не забывал. Теперь состою аншефом-переводчиком при его сиятельстве маршале Нее. Приятно вновь оказаться в когда-то родных краях. Так вы говорите, к вихрю не имеете никакого отношения?
- Нет, - едва не запнулся профессор. – Я был в стороне от него.
- И он взялся ниоткуда, и тут же в никуда пропал, так что ли?
- Точно так.
Лейтенант хитро улыбнулся:
- Ну-ну… - и подмигнул учёному, прощаясь до утра.
«Он что-то знает или что-то видел» - пронеслось в мозгу. Василий Михайлович вежливо поклонился, давая понять, что он явно не в курсе каких-либо подозрений насчёт него.
На том и расстались почти хорошими приятелями. Попади он в лесу в руки другого офицера – кто знает, чем бы всё это обернулось.
Василий Михайлович вздохнул и подмигнул часовому.
********
Продолжая вынашивать план спасения, профессор спустился в некое подобие блиндажа.
По периметру стен в землю были вкопаны две двухъярусные деревянные лежанки – итого на четыре человека. На лежаках размещались свёрнутые в рулоны матрацы, видимо приготовленные для вновь подходящих из арьергарда командиров. Посреди помещения стоял врытый в землю дубовый стол, вокруг которого располагались срубленные табуреты и подножки для ног. Всё продумано – недаром французы. На столе стоял бронзовый канделябр на шесть свечей (новых, уже заменённых). Перед выходом и у каждой кровати висели плашки с такими же свечами, и в случае наступления сумерек, вся землянка, похоже, освещалась не слишком ярким светом – читать и писать было не только можно, но и удобно. По стенам висели дешёвые походные полотна, изображающие дворец Тюильри, пейзажи Парижа и обнажённых Венер в танце вакханалий. Василий Михайлович обратил внимание на внушительный портрет Бонапарта кисти Давида, висящий справа от входа. На нём Император был изображён сидящим на вздыбленном коне – с золочёной шпагой в вытянутой руке, призывающий к атаке. Позже, спустя полтора века, этот портрет будет находиться в Лувре, в самом центре Парижа, и не «реставрация», ни «сто дней», ни забвение на острове Святой Елены не
