приближенные вынуждены были обратиться за помощью к неприятелю. Подойдя к городским воротам, они попросили у караульных хлеба. Но те, узнавши, что Брут заболел, явились сами и принесли ему еды и питья. В благодарность за услугу Брут, овладев городом, обошелся милостиво и дружелюбно не только с этими воинами, но — ради них — и со всеми прочими»[187]. После успешных переговоров Брута с солдатами Ватиния, последний был вынужден открыть ворота Диррахия и передать свою армию республиканцам[188].
Вскоре Бруту удалось нейтрализовать и Гая Антония, занявшего Аполлонию. По словам Плутарха, «Гай Антоний прибыл в Аполлонию и созывал туда всех воинов, размещенных неподалеку. Но воины уходили к Бруту, и убедившись, что Бруту сочувствуют жители города, Гай выступил в Буфрот. Ещё в пути он потерял три когорты, которые были изрублены Брутом, а затем, пытаясь отбить у противника выгодные позиции близ Биллиды, завязал сражение с Цицероном и потерпел неудачу. (Молодой Цицерон был у Брута одним из начальников и много раз одерживал победы над врагом). Вскоре после этого Гай, оказавшись среди болот, слишком рассредоточил боевые силы, и тут его настиг сам Брут; не позволяя своим нападать, он окружил противника отрядами конницы и распорядился щадить его — в надежде, что спустя совсем немного эти воины будут под его командой. И верно — они сдались сами и выдали своего полководца, а войско Брута сделалось многочисленным и грозным. Пленному Гаю он оказывал долгое время полное уважение и даже не лишил его знаков власти, хотя многие, в том числе и Цицерон, писали ему из Рима, настоятельно советуя казнить этого человека. Когда же Гай вступил в тайные переговоры с военачальниками Брута и попытался вызвать мятеж, Брут велел посадить его на корабль и зорко сторожить»[189]. Позднее, в отместку за гибель Децима Брута и Цицерона, Гай Антоний был казнен, поскольку уже не представлял интереса для республиканцев.
Действия Брута в Македонии и Иллирии были одобрены сенатом. В соответствии с особым сенатским постановлением, в начале 43 года до н. э. он был назначен наместником указанных провинций, получил довольно широкие полномочия и большую свободу действий[190]. В мае того же года Брут покинул Иллирию и направился со своими свежими легионами на Восток, но затем передумал и начал войну с фракийцами. Это позволило ему значительно пополнить казну и начать строительство флота[191]. Лишь в декабре 43 года до н. э. Брут переправился в Малую Азию, где в Смирне встретился с Кассием[192].
Еще осенью 44 года до н. э. Кассий покинул Афины и отправился в провинцию Азия, где получил от наместника Требония значительные денежные суммы для формирования армии. Набрав войско, он в начале 43 года до н. э. двинулся в провинцию Сирия и подчинил стоявшие там римские легионы. Сенат утвердил его в должности наместника Сирии и благословил на войну с консулом Долабеллой, закрепившемся в Лаодикее. По словам Аппиана, «Кассий <…> дважды завязывал с Долабеллой морское сражение. В первый раз исход битвы оспаривался обеими сторонами, а в следующей морской битве Долабелла был побежден. Вал уже значительно вырос, и Кассий стал разрушать его укрепления и потрясать их орудиями. Потерпев неудачу в попытке подкупить ночного стража, Марса, Кассий подкупил центурионов, несших дневной дозор. В то время когда Марс отдыхал, он днем проник через особые ворота, открытые для него. После того как взят был город, Долабелла подставил голову своему телохранителю и приказал ее, отрубив, отнести Кассию, чтобы телохранитель тем самым спасся. Но тот, отрубив голову, умертвил и самого себя. Марс также покончил с собой. Кассий заставил присягнуть себе войско Долабеллы, ограбил храмы и казначейство лаодикейцев, знатных людей подверг казни, а остальных разорил тягчайшими поборами, пока не довел город до крайней нищеты»[193]. После этого Кассий решил захватить Египет, но был срочно вызван Брутом и двинулся ему навстречу.
На военном совете, состоявшемся в Смирне в декабре 43 года до н. э., Брут и Кассий приняли решение отправиться в военный поход против острова Родос и тех городов Ликии, которые не признали власть республиканцев. Это решение стало крупной стратегической ошибкой, давшей возможность триумвирам перехватить инициативу и высадиться в Греции. Однако республиканцы нуждались в деньгах и надеялись их получить путем грабежа богатых греческих городов. Кассий отправился покорять Родос, а Брут — ликийские города[194]. По свидетельству Плутарха, жители ликийского Ксанфа, когда римская армия окружила их город, подожгли его и совершили массовое самоубийство: «Все стремились любым способом лишить себя жизни, — не только мужчины и женщины, но даже малые дети: с криками и воплями они прыгали в огонь, бросались вниз головой со стен, подставляли горло или обнаженную грудь под отцовский меч и молили разить без пощады. Когда город уже погиб, римляне заметили женщину, висевшую в петле, к шее удавленницы был привязан мертвый ребенок, и мертвой рукой она подносила горящий факел к своему жилищу. Столь страшным было это зрелище, что Брут не решился на него взглянуть, но, услышав рассказ очевидцев, заплакал и через глашатая посулил награду воинам, которые спасут жизнь хотя бы одному ликийцу. Сообщают, что набралось всего сто пятьдесят человек, не противившихся спасению и не уклонившихся от него. <…>
Патары упорно отказывали римлянам в повиновении, и Брут не решался напасть на город, боясь такого же безумия, как в Ксанфе. После долгих размышлений он отпустил без выкупа несколько женщин из Патар, захваченных его солдатами. То были жены и дочери видных граждан, и своими рассказами о Бруте, о его необыкновенной честности и справедливости они убедили отцов и мужей смириться и сдать город римлянам. После этого и все прочие ликийцы покорились и доверились Бруту. Его честность и доброжелательность превзошли все их ожидания, ибо в то самое время, когда Кассий заставил родосцев выдать всё золото и серебро, какое было у каждого в доме (из этих взносов составилась сумма около восьми тысяч талантов), да сверх того обязал город в целом уплатить ещё пятьсот талантов, в это самое время Брут взыскал с ликийцев сто пятьдесят талантов и, не причинив им более никакого вреда или же убытка, ушел в Ионию»[195].
Горацию, очевидно, довелось лично наблюдать падение ликийских городов, что, безусловно, оставило в его душе глубокий след. После этого он побывал во многих городах Малой Азии, например, в Сардах, Смирне, Колофоне, Лебедосе, а также на прилегающих островах — Хиосе, Лесбосе, Самосе. В послании к Буллатию (I.11) поэт пишет о тех местах, которые явно посещал в молодости:
Как показались тебе, Буллатий мой, Хиос, и славный
Лесбос, и Самос-краса, и Сарды, Креза столица,
Смирна и как Колофон? Достойны иль нет своей славы?
