я не поддаюсь искушению. Как бы ни изводили меня сейчас холод и уныние, менять их на тепло и страх я не желаю.
Я должна держаться.
Если тепла надо ждать, то с оглушительной тишиной можно справиться запросто. Я включаю проигрыватель, и пространство наполняют звучные ноты струнных и фортепиано — Гайдн, Концерт для фортепиано с оркестром № 11 ре мажор. Если бы не холод, знакомая успокаивающая мелодия наверняка убаюкала бы меня в считаные минуты.
Я прислоняюсь к стене и в зеленоватом свете дисплея проигрывателя созерцаю уровни эквалайзера, как они дергаются вверх-вниз в такт музыке. Веки тяжелеют, и я начинаю погружаться в сон. Однако в следующее мгновение меня снова пробирает дрожь, и дремоты как не бывало.
Я опять сосредотачиваюсь на пляшущих столбиках дисплея. Тем временем мало-помалу теплеет.
Но вот концерт подходит к концу. Последний трек.
Я тянусь к кнопке, чтобы запустить его по новой, и замечаю слабый зеленый блик на полке рядом с проигрывателем. Заинтригованная, я наклоняюсь поближе и, сощурившись, различаю темный прямоугольник с сусалью на корешке — Библия короля Якова. Будь эта неделя обычной, я уже выставила бы ее на продажу, но теперь фолиант совершенно вылетел у меня из головы.
Я беру книгу в руки. Теперь эта книга для меня ничего не значит, помимо ценности старого издания.
Но в детстве, до того как я лишилась отца, все было иначе.
Папа был истовым прихожанином. Каждое воскресенье мы втроем неукоснительно одевались понаряднее и забирались в отцовский «Остин Маэстро». В местной церкви мы всегда сидели в первых рядах на жестких дубовых скамьях.
Я обычно не знала слов гимнов, распевавшихся под рев органа, но вот отец пел со всем рвением, словно стараясь донести до небесной канцелярии каждое свое слово.
Когда папа оставил нас, с собой он забрал и нашу веру.
Помимо свадеб, крестин да редких похорон, в нашу местную церковь я захожу, только чтобы положить цветы на отцовскую могилу. Обязательно произношу молитву о спасении его души. Только с каждым годом крепнет чувство, что разговариваю я сама с собой.
Как и почти все в моей жизни, моя вера в Бога медленно сошла практически на ноль.
Но не сейчас.
Сейчас я согласна на любое утешение, откуда угодно. После всех этих лет уж одну-то из моих молитв должны услышать.
С надеждой открываю Библию и несколько минут наугад листаю страницы. Судя по языку, это середина семнадцатого века, шрифт изрядно выцвел, и при тусклом освещении я еле разбираю слова. Увы, несколько стихов, что мне все-таки удается осилить, отнюдь не побуждают меня к возвращению на путь истинный.
Я разочарована и отчаиваюсь найти в книге путь к спасению. Что мне это спасение — мне нужны деньги.
Помимо состояния сохранности, на цену коллекционной книги влияет и еще кое-что: история ее происхождения и владения. Например, если получится установить, что среди владельцев издания числится какая-то известная личность, цена возрастет с сотни до тысячи. Если повезет, на книге может найтись подпись ее прежнего обладателя. А если уж совсем повезет, то и написанное от руки посвящение. И для Библии данного периода заветной мечтой было бы обнаружение послания пером от какой-нибудь видной фигуры тех лет.
Проверяю форзац и первую страницу. Ничего.
Быстрый просмотр внутренних страниц тоже не приносит результата.
Наконец, добираюсь до нахзаца и, сощурившись, в возбуждении подаюсь вперед.
Горести мои на мгновение позабыты: я обнаруживаю шесть красноватых строчек, выведенных каллиграфическим почерком.
Мне быстро становится понятно, что это не посвящение и не послание. Для сонета, популярной на тот период поэтической формы, строк недостаточно. Просто стишок?
Я пытаюсь представить себе автора этого небольшого произведения. Откуда он, кто он… Мужчина или женщина, дававшие волю поэтическому воображению еще в эпоху царствования Карла И. Мог ли творец этих строчек представить себе, что их будут читать спустя многие века после его смерти?
Чуть слышно читаю стихотворение:
Коль ты нуждой гоним, кто станет скакуном твоим?
Тебя что понесет, когда надежда всякая умрет,
И выведет на свет, отыщет горестям ответ?
Как строки ты сии прочтешь, коня такого обретешь.
С алхимией из райской высоты
Найди же счастье ты!
Понятия не имею, что это означает. Может быть, отрывок из какой-нибудь известной поэмы.
Внезапно меня пронзает мысль: а вдруг мне посчастливилось обнаружить неопубликованное стихотворение некоего прославленного поэта? Тогда можно выручить за Библию несколько тысяч фунтов!
Я поднимаюсь с пола и включаю компьютер. И уже загоняю в поисковик строчки, как вдруг торговый зал оглашает раскатистый голос:
— Привет, пупсик.
12
Я действительно слышала голос. Я знаю это точно, потому что сердце у меня теперь где-то в районе кишок, а все тело парализовано ужасом. Но даже без оцепенения мне ни за что не хватит духу повернуть голову в ту сторону.
Я слышу бренчание фортепиано из динамиков под потолком. И чую запах книг и даже душок сырости из подвала. И кое-что еще — табак и какой-то смутно знакомый аромат. Неужто «Олд спайс»?
Наконец, я решаюсь привести в движение единственную часть тела, что меня слушается, и о-о-очень медленно скашиваю глаза влево.
И вижу фигуру. Метрах в трех от меня стоит мужчина.
«Нет-нет-нет!»
Зажмуриваюсь и осторожно снова открываю глаза. Фигура никуда не делась. Плод моего воображения? Пускай так, но разве я не слышала голос? Если это галлюцинация, то весьма и весьма убедительная.
Тип делает шаг вперед, неспешно осматриваясь по сторонам.
Паралич наконец-то меня отпускает, и из легких вырывается истошный визг.
Незнакомец вскидывает руки ладонями наружу:
— Эй-эй-эй! Успокойся, пупсик, я тебя не трону.
Ясное дело, это банальная ложь, что произносит каждый убийца, прежде чем прикончить вас с особой жестокостью.
Тут я замечаю странность одеяния злодея: расклешенные джинсы и джинсовая безрукавка поверх розовато-оранжевой футболки. Неужто мне достался западающий на ретро убийца? С такой вот фишкой?
Впрочем, наряд незваного гостя пугает меня куда меньше, чем его габариты — он просто огромен. Стеллажи в магазине под метр восемьдесят, но этот тип выше сантиметров на двенадцать, а то и все пятнадцать.
Меж тем воздух у меня в легких заканчивается, и визг обрывается. В голове роятся сбивчивые мысли. Как, черт побери, он проник в мой магазин? Чего от меня хочет? И зачем нацепил голубые солнечные очки, ночью-то?
Впрочем, не важно. Он здесь, а я вот-вот умру. Никаких сомнений.
Убийца шагает ко мне, всего
