с автоматом...
— А чего пошел?
— Какая-то стерва на всех списки составила. Меня — на паровоз, а Качана запроторили дежурным по депо.
Он говорил зло, на квадратных обветренных скулах перекатывались желваки. Николай Семенович понял настроение Доронцова.
— Я тебя провожу,— сказал он, и они вместе свернули к поселку.— Говоришь, Андрей тоже работает?
— Разве не слыхал — в Германию людей отправлять будут. А с транспорта не возьмут.
— Резонно. Да и ключевые позиции занимать нужно. Немец нашего хозяйства не знает. Без нас не обойдется.
— Ты что думаешь, я перед ним в струнку вытянусь? — гневно спросил Доронцов и приостановился.
— Тогда слушай. Меня обещали связать с руководством на той стороне. Но пока будем действовать сами. У Качана как настроение?
— Спрашиваешь!
— Обмозгуйте с ним, что можно придумать на первых порах. У него наверняка кто-то еще есть на примете.
Когда они прощались, Мельникову показалось, что у Доронцова посветлел взгляд и складка на переносице стала меньше.
Поздно вечером к Мельниковым постучал Нестеренко. В черной до пят шинели, в форменной железнодорожной фуражке с широким околышем он был похожа на юношу-крепыша с круглым лицом и живыми, чуть н выкате глазами. Николай Семенович пригласил его в свою комнату. Разговаривали при свете каганца — опущенного в блюдце с тавотом фитилька из скрученной ткани.
— Ко мне приходил закадычный дружок — Бори Сытник,— рассказывал Иван Николаевич.— Пошел на станцию машинистом.
— К нам примкнет?
— По-моему, он уже на тихую действует.
— А у тебя как?
— Собачья работа,— вдруг в сердцах ответил Нестеренко.— Пичиков подкапывается. Кто-то из полицейских задержал человека. Рапанович подозвал меня и шепчет: «Это сбитый летчик. Скрывался на аэродроме. Пускал ракеты, когда наши налетали. Пичиков приказал допро-сить». А мы парня отпустили...
На другой день Пичиков вызвал Нестеренко к себе. Сказал ему:
— Тебя Рапанович собьет с толку. Будешь работать на Ветке.
Там начальник участка предложил Ивану Николаевичу стать его заместителем...
— Неплохо,— отозвался Мельников.— Поближе к документам будешь.
Наконец в городе наступили стойкие морозы. Колючий снег, подхваченный ветром, кружился над землей, взвихривался на улицах. В метельное холодное утро к Доронцову пришла чета Прилуцких: Иван Андреевич и Елена Парфентьевна — родная сестра жены Антона Ивановича.
Перед самой войной Доронцовы построили небольшой дом из трех комнат на окраине застанционного поселка. Их улица, куцая, глухая, уходила прямо в степь. К тому времени Ефросинья Парфентьевна уже не работала, тяжело болела, а на руках — четверо детей. Среди скромной обстановки — в спальне, кухне и столовой стояли железные кровати, простые столы и табуретки — в доме выделялся модный комод да постоянно зеленели комнатные цветы.
Хозяйка пригласила Прилуцких в столовую и усадила возле стола, стоявшего в простенке между маленькими окнами. Из спальни вышел Антон Иванович.
— Добрый день,— сказал он и сел на табуретку у кровати. Заговорил снова: — Вот так, дорогие родичи, и угостить нечем.
— Я поставила чайник,— отозвалась Ефросинья Парфентьевна, невысокая болезненная женщина с выразительно-печальными глазами.
— Напрасно вы,— заговорил Иван Андреевич,— Не за этим пришли. Посоветуйте, что делать? Оба вы коммунисты, от вас скрывать не буду. Я остался тут не по собственному желанию...
В начале октября начальник комбината «Сталин-уголь» Александр Федорович Засядько предложил некоторым сотрудникам, в том числе диспетчеру Прилуцкому, остаться на оккупированной территории для борь-бы с врагом. Записали фамилии, адреса, заверили, что к ним придут связные.
— Пока никто не объявлялся,— сказал Прилуцкий.— А вот гады-перебежчики орудуют. Прислали мне записку из немецкого... Как его? Бергютеост. На месте нашего комбината теперь. Приглашают на работу.
— Нет, Иван, идти не советую,— сказал Антон Иванович,— Нужно подождать связника. Держись пока меня.
Прилуцкий заверил, что выполнит любое поручение. Но его семья бедствовала, и на работу решила пойти Елена Парфентьевна. Ее приняли в столовую организации «Тодт», которая обосновалась возле механического завода. На его территории оккупанты закладывали прифронтовой склад боеприпасов и намечали проложить шоссейную дорогу в сторону Красноармейска. Из концлагеря, устроенного невдалеке от завода, немцы гоняли на строительство дороги советских военнопленных.
Каждый день Елена Парфентьевна видела издевательства фашистов над пленными. Особенно жестокой экзекуции подвергались истощенные, слабые бойцы. Кости, обтянутые кожей,— упадет такой и не может подняться. Подбегает конвоир и начинает бить палкой, пинать сапогами. Не встает на ноги — разряжает в него автомат.
Слабых помещали в отдельный барак. Им готовили баланду из прелых отрубей без всякой приправы. Мешает варево Елена Парфентьевна и слезами горькими обливается. Но помочь ничем не может. И вдруг поступил приказ сыпать в котел с баландой какой-то порошок. Она ужаснулась: не лекарство же решили давать обреченным, а какую-то отраву. Дежурный вручил ей пачку и сел невдалеке с винтовкой. Вытащил губную гармошку и начал наигрывать веселый мотивчик. У Прилуцкой потемнело в глазах — смерть в пакете затаена. Трясущимися руками высыпала в печь порошок, а мешочек ухитрилась взять с собою.
Домой она ходила через застанционный поселок. За бежала к Доронцовым, рассказала о порошке, пакет показала,
— Яд,— прочитав этикетку, проговорил Антон Иванович.— Чтобы скорее умирали... Надо сделать свой порошок. Из крахмала или соли и заменить немецкий.
Дома Прилупкая перетерла в порошок соль, насыпала в пустой пакет. Принесла с собой на работу. Яд спрятала, а потом сожгла. В котел высыпала перетертую соль.
Через неделю снова зашла к сестре. Похвалилась, что пока все обходится благополучно. Ядовитый порошок в котел не попадает.
— А ты отчаянная,— сказал довольный Антон Иванович.— Говорила — мышей боишься...
Утром Качанов рассказал Доронцову, как Мухамед-хан вывел из строя пассажирский паровоз. Поехал в Мариуполь с двумя пульманами угля да в Еленовке застрял. Инжектор, что качает воду в котел, испортил. Поднял высокое давление пара, и контрольные пробки полетели. Они залиты оловом. Пришлось огонь из топки выбрасывать. Паровоз потушили, пригнали на станцию Сталино, а пульманы с углем так и не попали в Мариуполь.
Локомотив Антона Ивановича стоял под
