уборка. Я как раз допил свое виски и собирался уходить, когда в дверях появился Хильдинг Улин. Он окинул взглядом зал и сразу же заметил меня. Кивнув мне, он подошел к моему столику.
— Привет, — сказал он. — Можно присесть возле тебя?
Хильдингу Улину лет тридцать пять; он крепкий, коренастый, невысокого роста. Хильдинг довольно красив: широкое лицо, волнистые, зачесанные назад темные волосы и седые виски. Двигается он легко и свободно. На мизинце носит кольцо с печаткой, и в любое время дня и ночи от него исходит легкий запах одеколона. Я познакомился с ним всего полгода назад.
Он играл в студенческом театре и писал сатирические стихи. Его куплеты пользовались известным успехом, хотя свое последнее ревю он написал уже несколько лет назад.
— Поспеши, — сказал я. — Они собираются закрывать свою лавочку.
Он сделал знак бармену, и тот кивнул ему в ответ.
— Я вижу, что твой стакан уже пуст, — сказал Хильдинг. — Разреши угостить тебя чем-нибудь повкуснее.
— Если ты настаиваешь, — ответил я.
— Ты будешь пить то же самое, что и я, — решил он.
Хильдинг показал бармену два пальца, и тот снова кивнул. Потом он достал портсигар из чего-то вроде змеиной кожи и протянул мне.
— Спасибо, но я предпочитаю сигареты, — сказал я.
Я достал свою пачку. Между тем Хильдинг вытащил толстую светлую сигару, осторожно снял поясок и обрезал сигару. Он обрезал ее не одним движением, а сделал два косых надреза. Потом он вынул из кармана красивую позолоченную зажигалку, и не успел я оглянуться, как моя сигарета уже горела. Спрятав зажигалку, он чиркнул спичкой, дал ей как следует разгореться и лишь после этого зажег сигару. Это был целый ритуал, настоящий маленький спектакль. У него был чрезвычайно довольный вид, когда сигара, наконец, разгорелась. Он с наслаждением посасывал ее, время от времени выпуская клубы дыма.
К столу подошел бармен и поставил стаканы. Хильдинг тут же расплатился, и бармен, словно крадучись, вернулся за стойку. Это был гимлит. Лимонный сок придавал ему бледный золотисто-зеленый оттенок. Я попробовал. Он был мягкий и крепкий в одно и то же время.
— Гимлит? — удивился я. — Какой приятный сюрприз!
— Здесь никто не знает, как надо смешивать настоящий гимлит, — сказал Хильдинг. — То, что они называют гимлитом, — это просто лимонный сок с джином и сахаром и еще несколькими каплями ангостуры. Настоящий гимлит — это полстакана джина на полстакана лимонного сока и ничего больше. И ничего общего с «мартини».
— Я не большой знаток спиртных напитков, — ответил я. — Но мне кажется, что здесь не обошлось без «мартини».
— Это кажется не только тебе, — рассмеялся Хильдинг, демонстрируя свои ровные белые зубы. — Кстати, не думай, что к гимлиту меня приохотил Терри Леннокс — сказал Хильдинг. — Не Терри Леннокс, а Мэрта Хофстедтер.
Он умолк на секунду и затянулся сигарой.
— Как мало здесь сегодня народу, — заметил он.
— Да, могло бы быть больше, — ответил я.
Мы снова замолчали. Я взял из блюда, стоявшего на столе, щепоть пшеничных хлопьев.
— Как прошел следственный эксперимент? — спросил я, прожевав пшеничные хлопья.
— Следственный эксперимент? — переспросил Хильдинг. — Ах да, этот милый спектакль! Ну что ж, все это было весьма любопытно. Забавный народ эти сыщики. Они все делают очень основательно и с такой трогательной серьезностью. Но в конце концов они начинают действовать на нервы.
— Никаких результатов? — спросил я.
— Никаких результатов, — ответил он. — Но их, надо полагать, никто и не ожидал. Кроме брата Эрнста, наверное.
— У него есть брат? — удивился я.
— Харальд Бруберг, — ответил Хильдинг. — Он прокурор. Он и ведет расследование.
Хильдинг вдруг рассмеялся.
— Я прошелся сегодня вечером с Мэртой, — объяснил он. — От филологического факультета до «Каролины». Она сказала, что Харальд Бруберг похож на тапира. Неплохо подмечено. Ведь он действительно похож на тапира. Черт меня побери, если я хоть раз в жизни видел человека, похожего на тапира!
Он сосал свою сигару, и вид у него был бесконечно довольный.
— Лично я не думаю, чтобы Манфреда кто-нибудь отравил, — сказал он. — Уверен, что он покончил с собой.
Он усмехнулся. Не успел я решить, уместна или неуместна была в данном случае его шутка, как он снова заговорил. И говорил на этот раз совершенно серьезно.
— Жизнь Манфреда была невероятно скучна и уныла, — сказал Хильдинг. — И в один прекрасный день ему это надоело. Ведь Анна-Лиза тоже может нагнать тоску. Я не выдержал бы так долго, как он. Но Манфред был человек долга. И он боролся до конца.
— Sans blague, — сказал я.
— Honour bright, — отозвался Хильдинг, отдавая честь.
И тут же лицо его расплылось в широкой улыбке. Оказывается, он просто морочил мне голову.
— Признайся, был момент, когда ты принял мои слова за чистую монету, — сказал он, сияя от восторга.
— Ну, а если говорить серьезно, — сказал я, пытаясь взять быка за рога, — кто же мог его отравить?
— Не знаю, — ответил Хильдинг. — Для меня это совершенно непостижимо.
Он затянулся и посмотрел на меня сквозь маленькое голубоватое облачко дыма.
— А кроме того, мне это совершенно неинтересно, — добавил он.
Сделав последний маленький глоток, он допил свой стакан. Но я еще не допил своего.
— Был ли какой-нибудь повод для убийства? — спросил я.
— Насколько мне известно, такого повода не было, — ответил Хильдинг.
— Ошибаешься, — заявил я.
— Что ты хочешь сказать? — удивился он.
Этот вопрос он задал довольно безразличным тоном. Потом стряхнул пепел с сигары.
— Ведь он был ревизором в благотворительном обществе Бернелиуса, — сказал я осторожно.
Я пристально смотрел на него. Мои слова не произвели на него впечатления разорвавшейся бомбы. Он только прищурил глаза под густыми бровями и быстро взглянул на меня. Но не двинул и пальцем. И ни один мускул не дрогнул на его лице. Между тем рыжеволосый редактор «Эрго» оторвал наконец от стула свой зад и направился к выходу. Бармен показался мне вдруг бесконечно одиноким.
— Я полагаю, что ты не пытался дерзить? — спокойно спросил Хильдинг.
— Отнюдь нет, — ответил я.
— Я совсем забыл, что ты бываешь в семействе Бринкманов. Твоя тетка уверена, что я последний негодяй. Но неужели она обвиняет меня в расхищении денег?
Я понял, что сморозил глупость. Надо же быть таким идиотом!
— Спроси у нее, — ответил я сердито.
— Непременно спрошу, — заверил он меня.
— Но старик относится к тебе с большой симпатией. Ведь у него сердце находится в желудке. И он до сих пор не может забыть про обед, на который ты пригласил его в ноябре. При одной мысли о том обеде у него текут слюнки.
Хильдинг расхохотался.
— Старик —
