— Чего? А вот вставим в отверстия маленькие коробочки с кнопками: случилась у тебя неисправность в одном кузове — нажал кнопку и поехал исправным, а неисправный отключится.
— Так это же отлично!
— Ну, а раз одобряешь — помогай!
С утра и до глубокой ночи мы с ним — на электровозе. За это время переговорили и о схемах, и о начальстве, и о жизни.
— Я ведь тоже не сразу соображать начал в схемах. Да и не поездником был из училища выпущен, а слесарем по ремонту оборудования. Попал в депо, и на паровоз захотелось. Чуть старшие увлекались работой или на перекур садились — бегу паровозы рассматривать. Надоело им меня по депо разыскивать: «Если хочешь на паровоз — иди, узнаешь почем фунт лиха».
Сначала кочегаром поездил, через полгода — помощником, а потом и на машиниста учиться послали, Сейчас совсем другая работа. На паровозе парит, свистит, гремит — бросаешься с кувалдой, зубилом или ключом. На электровозе с зубилом да кувалдой делать нечего. Видел спортсменов? Как это у них все получается хорошо! У нас тоже работа такая: не будешь тренировать себя — будешь битым. Надо тренироваться так, чтобы пальцы знали, что голова думает.
А теперь Яков Николаевич думал уже над тем, как одной кнопочкой отключить сразу десятки аппаратов и сотни проводов!
Новейший электровоз, виднейшие ученые, конструкторы рассчитывали и учитывали все до мелочей, а они с начальником вдруг додумались: нажал кнопку и — нет неисправности!
Решил ждать до конца, что получится. Помогаю Якову Николаевичу провода разные просовывать, а он распорол кондуит, где масса проводочков закручена, и кондуит тот на бревно обгорелое походит.
По крыше стучит дождик, давно стемнело, а Яков Николаевич рассуждает:
— Если мы тебя разрежем, то ты что делать будешь? А-а, ничего ты делать не будешь. Мы тебя подвесим?.. Но куда же мы тебя подвесим? Вот сюда-а мы тебя подвесим, а соединим вот с э-э-этим проводочком… Смотри, — показывает через некоторое время на контактор мостикового типа, — я его для ввода и вывода сопротивление поставил. Если без него, то машина на первых же позициях прыгнет. Мне надо, чтобы контактор работал, как клавиши. Понятно?
— Нет, не понятно: пересоединения-то разные запрещены министерством на электровозах.
— Министерством запрещены, а начальником разрешены. Так кого будем слушать?
Наконец все закончено. Закрываем высоковольтную камеру, и он обучает меня пользованию кнопками. Я сажусь за контроллер, а он уходит в коридор высоковольтной камеры.
— Рос-один! — кричит.
Я нажимаю кнопку. Зажатый тормозами, электровоз вздрогнул, когда я поставил рукоятку на первую позицию.
— Рос-два! — сбрасываю главную рукоятку, нажимаю на кнопку возврата быстродействующего выключателя, затем на вторую кнопку — электровоз вновь дернулся, лишь только поставил рукоятку на первую позицию.
— Проверь нормальную схему!
Сбрасываю, нажимаю на одну из кнопок и ставлю главную рукоятку на первую позицию: амперметр показывает небольшой ток, все двигатели подключились в нормальной последовательности.
— Ура-а! — закричал я. — Схемы работают!
Теперь он сел сам за контроллер, а я кричу из коридора:
— Рос-один!.. Рос-два!
Было двенадцать часов ночи, когда он сказал:
— Все, прибор к работе готов! — И тихо добавил: — Остались проверка временем и слово за машинистами.
Машинисты оценили новинку. Прошла она и проверку временем: так и ходил этот электровоз с прибором Якова Николаевича Наумова до заводского ремонта.
А теперь пришли в депо новые электровозы — ВЛ-11. Когда я познакомился с одним, то увидел, что на электровозе есть кнопки отключения не только секций, но и парных двигателей!
— Яков Николаевич, — спросил я при первой же встрече, — завод что, присвоил себе твой аппарат?
— Почему же? Просто мы попросили учесть эти удобства и отдали нашу схему на завод: у нас же в депо средств нет все электровозы так оборудовать, да и ломают они наши схемы, когда на завод машина для ремонта приходит. Теперь не сломают, — усмехнулся он.
Недавно я ездил на таком электровозе. Три секции в нем, и я командую своему помощнику:
— Ну-ка, Витя, начинай с первой секции!
Любота! На одной секции доедешь куда угодно: реле отключения секций получили законную прописку и в новейших машинах!
Восстановился же я тогда в правах машиниста через три месяца, но еще не раз мне будет вторник самым тяжелым днем: что изрядно забыл — попробуй-ка, успей за месяц-то!
Спать хочется-а… Хочу спать, а он звенит. В хорошую-то ночь проедешь чуть ли не триста километров с поездом, дашь последние три свисточка — и руки делаются бессильными, а ну-ка, целую ночь да во вьюгу-у!
И только уснул, а он звенит!
Ко всем чертям с лешими хочется послать начальника отделения с его заботами: это он приказал на квартирах машинистов телефоны ставить!
Ну зачем мне телефон-то? По нему дочка с подругами задачки решает, жена по полчаса передает и принимает последние новости, а мне спа-аать…
Звенит, будто трамвай на тебя несется. Жду, когда кто-нибудь из домашних к нему подойдет. Никого!
Поднимаю голову с подушки, обвожу квартиру взглядом — только утюг на столе вижу. Ушли: жена на работу, дочка в школу. Надо вставать! Зашлепал с неохотой к телефону.
— Да-а! — кричу хрипло.
— Срочно в деповский музей! — отвечает нарядчица.
Ох, уж эта жизнь машиниста: каждый начальник до твоего свободного времени — начальник. Вот нарядчица — кто она? Вчерашняя десятиклассница, а даже не объяснит, почему, зачем должен идти? День рождения у дочки сегодня, выходной день дали, теперь идти куда-то!.. А почему все же в музей вызывают: нет в музее-то никого!
Жалко заведующую музеем… Приходишь, а она навстречу тебе улыбается. По правой стороне — цветы, по левой стороне — знаменный ряд, а ее столик посреди цветов. А за стулом, над головой ее, — сноп пшеничный. Совхоз подшефный подарил этот сноп. Я даже шутил не однажды: «И сидите вы под снопом этим, Ирина Константиновна, как королева на троне!» Не знаю, почему заведующая сноп этот за своей спиной поставила, но догадывался: в годы войны попала она под Сталинградом в переделку — самолет фашистский на нее пикировать начал. Думала — свой. Сняла косыночку и давай ему намахивать. А он с ревом да на
