сын Гарика.
Подруга недоверчиво прищурилась. Губы в алой помаде вытянулись в тонкую линию:
– Да, ладно! А на работу ко мне кто тогда приходил?
Я развела руками:
– Так ты у своего Сереженьки спроси, кого он к тебе подослал и для чего. И да, у твоего друга действительно на руках было завещание отца в его пользу. Как он его заполучил, я не знаю. Но за день до смерти Гарик составил новое завещание в мою пользу. И несмотря на заключение патологоанатома, у меня есть сомнения, что Гарик умер своей смертью. Догадываешься, кто мог ему помочь отправится к праотцам?
– Ты врешь. Ты все врешь, Снежиночка! – вдруг заорала Марьяна.
Вскочила на ноги и, глядя на меня ненавидящими глазами, процедила, кривя алый, с размазанной помадой рот:
– Я тебя ненавижу… Чтоб ты сдохла, гадина.
Глава 30
Марьяна уехала…
Выкрикнув про гадину и свою ненависть, она некоторое время стояла, глядя на меня невидящими, хрустальными от непролитой влаги глазами. Потом снова села в кресло и начала плакать.
Плакать и говорить о том, что всегда чувствовала ко мне на самом деле. Злость, зависть и ненависть… И любовь.
– Ты всегда, всегда была лучше меня. Да лучше всех! Тупая, как пробка, ничего не умеющая папочкина дочка, но всегда была самой красивой. Поэтому тебя все любили.
Даже девчонки в классе презирали тебя за тупость, но всегда охотно звали в свои компании. И сами бежали, если тебе приходила в голову блажь, позвать их погулять, пригласить на свой день рождения или просто туда, куда тебе вдруг захочется пойти или поехать.
Она замолчала. Я уж думала все, она закончила. Но куда там – Маря всегда была неудержима в своих стремлениях. А сейчас ей требовалось размазать меня. Желательно так, чтобы потом меня было не отскрести обратно.
– Когда родители перевели меня в новую школу, и я пришла в твой класс, ты была такой добренькой, что взяла меня под свое крылышко. Прикольно тебе было, да?
Конечно, здоровенная толстуха с торчащими во все стороны рыжими патлами сразу стала всеобщей «любимицей». И если бы не ты, добрая Снежана, одноклассники заклевали бы меня. Ты ведь наслаждалась своей властью надо мной и над другими, которые почему-то не могли сказать тебе «нет»?
– Маря… – тихонько позвала я, глядя в ее зареванное лицо. – Зачем ты унижаешься? Не думаю, что ты и правда тогда так считала… Ведь в тебе сейчас говорит кто-то другой, не ты сама. Не та Маря, которую я всегда любила.
– Заткнись, – попросила она тусклым голосом. – Не надо говорить мне о любви. Не тебе о таких вещах рассуждать равнодушная, хладнокровная сучка.
Разве ты знаешь, что это такое? Знаешь, что чувствуешь, когда сердце разрывается от нежности, на которую тебе никогда не ответят?
Понимаешь, каково это – мечтать стать такой, как все? Просто чтобы парень, который тебе нравится, при встречах не шарахался от тебя с презрением и страхом в глазах. Страхом, что я с ним заговорю, и потом вся школа будет над ним смеяться. Потому что с такой слонихой, как я, общаются только самые отстойные.
Она надолго замолчала, опустив глаза на свои руки. Видимо, слезы у Мари закончились, и больше она не вздыхала и не шмыгала носом, как всегда бывало у нее при истериках, коих на моей памяти было немало.
Неподвижно сидела с бледным, застывшим лицом с темными провалами глаз, окруженных пятнами растекшейся туши. И от вида такой Мари на меня накатывал ужас. Она тяжело выбралась из кресла и пошла к двери. У самого выхода остановилась и, не поворачиваясь ко мне, произнесла:
– Может быть, потом я пожалею, что сказала тебе это. Но если не скажу, то буду еще сильнее презирать себя. Когда-то ведь я должна сделать это…
Маря вышла, мягко прикрыв за собой дверь, а я повернулась набок, подложила ладони под щеку и закрыла глаза, с удовольствием проваливаясь в мягкую темноту сна.
Кое в чем она была абсолютно права. Я равнодушная, хладнокровная сучка. И сейчас я думала только о том, что хочу спать.
– Ты ведь еще не спишь, моя малышка? – будит меня вкрадчивый шепот.
Он опять пришел. Тихо, так что я ничего не услышала, открыл подпертую письменным столом дверь в мою комнату. Я проснулась, когда он уже сидел на моей кровати и неспешно откидывал одеяло, открывая мои ноги.
Холодная, влажная ладонь поползла по коже от стопы к колену, медленно отодвигая край ночной сорочки – спать в пижамах мне запрещалось.
– Снежиночка… – шепот стал сбитым, прерываясь отяжелевшим дыханием. Влажная рука легла на бедро, с силой сжала. Больно, завтра в этом месте будут синяки.
– Толик, вот ты где, – услышала я сонный голос мамы. – Что случилось? Что ты делаешь у Снежаны в комнате?
– Иди, ложись, я сейчас приду, – зло цедит он. Убирает руку и выходит из комнаты. А я накрываюсь одеялом с головой и мгновенно проваливаюсь в сон, зная, что сегодня он больше не придет.
И уже во сне начинаю безудержно рыдать…
– Снежа… Да что же это такое! – слышу сердитый голос и лечу к нему, зная, что он и есть мое спасение от этих влажных, холодных рук.
Глава 31
Я лежала щекой на плече Эрика. Иногда поворачивала голову и с удовольствием терлась об него носом, словно щенок, радостно тыкающийся в хозяйскую ладонь.
Водила кончиками пальцев по гладкой коже груди. Вниз, доходя до твердого живота. И обратно, к ключицам, выбритой шее и заросшему подбородку. Проводила по колкой щетине, наслаждаясь ее контрастом с ровностью горячей груди.
Он чуть шевельнулся и крепче сжал руки, обнимающие мою спину. Вздохнул и коснулся губами моей макушки. И как всегда, от этого простого движения мне захотелось рыдать.
– Не плачь, Снежа, – сонный голос запутался в моих волосах. – Сейчас еще полежим и поедем к врачу – мне не нравится твое состояние.
– А что с моим состоянием? Его все-таки кто-то украл? – пошутила я, вспомнив мудака, требующего у меня отказаться от наследства и раздающего пощечины.
– А ты готова от него отказаться? – мужские руки на моем теле расслабились, и одна ладонь скользнула от лопаток вниз. Дошла до поясницы, надавила, заставив меня прогнуться. Спустилась на ягодицу и легонько ее сжала.
– Ну, уж нет, – я усмехнулась. – Не сейчас, когда я почти привыкла к тому, что могу сама себе быть хозяйкой.
– А раньше не была?
Мужская рука настойчиво прошлась по
