Грицой уже отметился, как третьестепенный персонаж этой истории, когда следил за только что пойманной морской ведьмой. Именно он собрал тогда с мертвого лица девушки драгоценные розовые водоросли, и неплохо, кстати, на этом заработал.
Гибкая мораль, точнее, ее отсутствие, позволили пареньку из отдаленной горной деревушки, не хватающему звезд с неба, быстро подняться. «Приближенный ко двору», – так называл себя сам Грицой, важно поднимая палец вверх и надувая щеки. В этот момент он казался себе очень важной персоной. Называл он так себя, правда, только в полном одиночестве и перед зеркалом, подозрительно оглядываясь на темноту своей скучной комнатушки. Он, хоть и разменял уже третий десяток, ни жены, ни детей не имел – очень уж это затратное предприятие.
Грицой был малый небрезгливый, не стеснялся марать руки и выполнять самые скользкие поручения. А чего стесняться? Заплатят? Заплатят. Значит, и стесняться нечего. Небрежно сунуть нож в бок тому, кто неугоден власть имущим? Походя поджечь дом обнаглевших должников? Закопать парочку тел? Да без проблем, все сделаем, ваши высокоблагородия, только заплатите в срок.
Все деньги, зарабатываемые им зачастую не очень законным путем, Грицой «дарил корзинке» – так было принято говаривать в горном королевстве о кубышках и закачках. Его «корзинка», правда, была уже далеко не единственной. А Грицою все было мало – патологическая жадность и невероятная любовь к золотишку частенько бросала его в разные рисковые предприятия, из которых часто удавалось выходить без потерь. Он, как собака, зарывшая кость и чуявшая ее запах даже под землей, чуял запах денег и интуитивно выбирал наименее болезненные для себя предприятия.
Девчонка, мертвая морская ведьма, оказалась одним из них.
Грицою было поручено зарыть девчонку. Исполнительности ему было не занимать.
Ночью он погрузил мертвое тело, закутанное в грубое полотнище, в самую обыкновенную карету. Сам выехал, сам отправился в горы, в уже знакомое укромное местечко, где нашли свое пристанище такие же бедолаги, закончившие, как морская девчонка.
В укромном местечке было все, что нужно для такой работы: маленький деревянный амбар с инструментом, ночные лампы с фосфоресцирующими в темноте травами, сухой паёк, огниво и прочее, так необходимое в нелегкой профессии Грицоя.
Ночь была темной – луна не собиралась освещать «укромное местечко» и облегчать Грицою жизнь. Он неспеша спрыгнул с козел кареты, стреножил послушную пожилую лошадку. Потянулся, разминая затекшую спину, неспешно развел костерок.
На карету с мертвым грузом он даже не смотрел. Любой другой человек, оказавшись в ночном предгорье, в тишине и темноте, с трупом в карете, вряд ли бы смог вести себя столь спокойно и непринужденно: складывалось впечатление, что Грицой просто решил устроить пикничок и теперь, разведя костерок, ждал добрых друзей. Ничего удивительного в этом нет – чтобы бояться, надо иметь хоть какое-то подобие души. Грицой наличием оной похвастать не мог. При слове «душа» он мог бы только поморщиться и сплюнуть, цыкнув зубом.
Вот и сейчас он с поразительным цинизмом готовился исполнить приказ. Он развесил на черных ветках деревьев множество маленьких лампочек – ему не нравилось работать в темноте: так, чего доброго, и по ноге можно лопатой попасть. Теперь казалось, что он готовит романтический подарок для любимой: ночь, горы, огоньки…
Но нет. До красот и романтики Грицою пришлось бы вывернуться наизнанку и ввернуться обратно, чего он делать решительно не собирался.
Символично поплевав на ладошки, Грицой вооружился лопатой. Перекопанная земля в одном месте поддалась легко – Грицой заранее выкопал пару могил при свете дня. Думал на перспективу.
Вот и сейчас он в несколько минут стряхнул землю с натянутого упругого полотнища, откинул его. Могила была тут и никуда не делась, чернела безобразным зевом. В этой части предгорья земля была мягкой и рыхлой, как в плодородных долинах, только крестьяне на нее не зарились. Ведь совсем рядом начинались захоронения горных королей, а для местных считалось кощунством нарушать их покой.
Грицой кощунством не считал ничего. Скажи ему: «спляши на старых костях», – и он бы сплясал, маленькими, широко расставленными глазками алчно следя за мешочком монет в руках того, кто отдал бы этот приказ.
Грицой окинул взглядом могилу, довольно хмыкнул. Ему нравилось, что большая часть работы сделана заранее, и теперь не придется в темноте разрывать землю.
Грицой достал из кареты завернутое в полотнище тело морской красавицы. Перекинул через плечо и вздрогнул: белоснежные пряди волос каскадом упали вниз, расстелились по земле. Грицой коротко ругнулся, отпустил тело на землю. Да, так и есть: полотно растряслось на дороге. Грицой прищурился, пропустил между заскорузлых пальцев белую прядь. За такие волосы, может, удастся выгадать пару монет? Он, недолго думая, откинул с лица ведьмы кусок ткани. Увидел белую, как мел, щеку, маленькую скулу с точкой красноватого румянца, розовые губы… Какое-то несоответствие забилось в голове Грицоя, какая-то тревожная деталь. Да нет, вроде все в порядке… Холодная, белая, губы…Розовые!
Грицой отскочил в сторону. Какого… Акатоша!
Он немало трупов повидал за свою недолгую жизнь. И точно знал, чем мертвый человек отличается от живого. У него не может быть РОЗОВЫХ ГУБ, не может быть РУМЯНЦА. Наверное, впервые за всю свою жизнь Грицой по-настоящему испугался. Он смотрел на тело девчонки и боялся отвести взгляд, даже моргнуть. Ему казалось, что стоит ему только на долю секунды прикрыть глаза, как девчонка откроет глаза, встанет и…
В голове замелькали жуткие образы. Рассказанные старыми горняками жутковатые истории теперь не казались глупыми байками пьяных мужиков. Черные ветки деревьев теперь походили на скрюченные руки, яма могилы казалась непроглядной бездной, даже фосфоресцирующие лампочки не спасали – в их слабом свете еще отчетливее белели снежные волосы ведьмы, еще отчетливее был виден нежный румянец на щеках.
Грицой стоял, боясь пошевелиться, и не спускал с тела глаз. Минута, вторая… Деревья все так же стояли, огоньки – горели, девчонка была все так же мертва. На пятой минуте к нему вернулось самообладание, на седьмой – смелось, а на десятой он снова стал все тем же Грицоем – редкостной паскудой, не боящейся ни гнева богов, ни людского суда.
Он хмыкнул. Растер ладони. Подошел ближе и присел на корточки перед распластанным на земле телом. Ледяная кожа, никакого окоченения, как у обычных трупов. Мягкая, расслабленная, будто спит. Но дыхания нет, это точно. Как это возможно? Лишних вопросов Грицой не любил. Приказали закопать? Так тому и быть. А вся эта Акатошева ужась – не нашего ума дело.
Он с деловитым видом поплевал на ладони – работы хоть и немного, а делать надо. Лопата мягко вгрызалась в перекопанную землю, и четверть часа спустя все было закончено. Грицой неспешно собрал инструмент, приложился к фляжке с вином – была у него такая традиция после каждого законченного дела. Лампочки убирать не стал – до утра все равно прогорят. Похлопал по шее лошадку, которая сонно и лениво всхрапнула в ответ. В последний раз оглянулся на могилу. И замер, дыша через раз.
