кабинета.
— Какую невесту? — Дима положил трубку на рычаг.
— Какую… Голубокровную.
— Она сама пришла? — спросил Дима сипло.
Пришла. Надо же! Явилась. «Укрощение строптивой», конец первой серии. Явилась за четверкой с тремя нулями. Надо было ей сразу столько предложить. Всего и делов-то… Ее гордыня стоит четыре тысячи долларов. Он победил. Странно… Вместо радости победителя Дима испытал нечто вроде разочарования. Слишком быстро вы сломались, госпожа Шереметева. Только-только он вошел во вкус, наметил план боевых операций, подтянул войска, а госпожа Шереметева уж и белый флаг выкинула, и поражение готова признать.
Жаль. Ну, да ладно.
— Зови, — сказал Дима. — Принеси мне четыре штуки. Нет, деньги ты ей сам отдашь.
— Кому отдам? — удивился Лева. — Какие деньги? Я тебе новую привел, ты что, не понял? Голицына. Будешь Голицын. Родословную я изучил, все чин-чином. Без обмана.
Вот оно что… Голицына. На черта ему Голицына?
— Чего у тебя рожа-то постная? — обиделся Лева. — На тебя не угодишь, ей-Богу! Ты мне в пояс должен кланяться. Голицына, незамужняя, не урод, между прочим, и песок из нее не сыплется. И деньги ей не нужны, она тебе сама приплатить готова.
— Это как? Почему? — заинтересовался Дима.
За деньги или без оных — он Голицыну не желал. Не нужна ему ни Голицына, ни Оболенская. Ему была нужна Шереметева. Пожалуй, он только сейчас это понял по-настоящему. Понял и удивился своему открытию. Что бы это могло означать? А, Дима?
— Она богатая, — пояснил Лева. — На кой ляд ей твои штуки, она сама бизнесвумен, крутейшая баба, у нее своя парфюмерная линия в Мюнхене. Она в Неметчине, Дима, живет. По-русски — ни бум-бум. Эмигрантка в четвертом поколении.
— Тогда зачем я ей сдался? — еще больше удивился Дима.
— Ты ей понравился, — ухмыльнулся Лева. — Она тебя видела на какой-то тусовке… На презентации. Мы с ней столкнулись вчера в Дворянском собрании, она мне говорит через переводчицу «О-о, я вас помню, вы были с таким плейбоем на презентации “Орифлейм”!»
— Это я, что ли, плейбой? — спросил Дима недоверчиво.
— Ты, ты. Ты в ее вкусе. Она блондинов любит. Ну, дальше — слово за слово… Короче, она здесь. Звать?
Дима пожал плечами. Лева испарился.
Минуты через две в Димин кабинет вошла дама с собачкой. Почти по Антон Палычу. Не хватало только Ялты и набережной. Одной рукой дама прижимала левретку к плосковатой груди, другую протягивала Диме для поцелуя.
Пришлось подниматься, пересекать кабинет, улыбаться через силу, припадать к руке… Руки госпожи Голицыной были затянуты в перчатки. Вообще, все, что могло выдать истинный возраст прелестницы — руки, шея, глаза, — было закамуфлировано тщательнейшим образом. Госпожа Голицына действовала как опытный конспиратор. Шея ее была обмотана пятью слоями шелкового шарфа, огромные «стрекозьи» очки закрывали пол-лица.
— Карашо, — произнесла госпожа Голицына хриплым надтреснутым баском курильщицы со стажем. — Ди-ми-трий! Красавец!
Она сунула левретку Диме и быстро, командирским размашистым шагом обошла кабинет.
— Чай? Кофе? Ликер, коньяк? — спросил Дима уныло.
Бизнесвумен упала в низкое кресло, закинула ногу на ногу, зачем-то звонко хлопнула себя по поджарой ляжке и разразилась долгой тирадой на немецком.
— Фрау говорит, что… — начала было переводчица, скромненькая мышка-норушка, как-то незаметно проскользнувшая в кабинет.
— А, так она фрау? — перебил ее Дима. — Если она не фройляйн, то на кой ляд ей за меня замуж? Она ведь замужем, да?
— Она вдова, — пояснила мышка-норушка и залопотала по-немецки, повернувшись к хозяйке.
Госпожа Голицына резко соскочила с кресла и достала из сумочки портмоне. И сумочка, и сапоги-ботфорты были из крокодильей кожи.
— Крокодил натуральный? — не удержавшись, спросил Дима.
— Йа, йа! — И фрау Голицына раскатисто захохотала. Ее басу позавидовал бы любой синодальный певчий.
— Брижит Бардо на вас нет, — вздохнул Дима. — Башку бы вам открутить в два счета за издевательство над тропической фауной.
Услышав фамилию Бардо, фрау довольно оскалилась и достала из портмоне фотографию. Поскольку Димины руки были заняты левреткой, хозяйка собачки поднесла фото к Диминым глазам.
— Это ее покойный муж, — объяснила переводчица, — Хельмут.
— А чего он помер так рано? — удивился Дима, рассматривая фотографию смазливого молодого мужика. — Ему же лет тридцать от силы! Мог бы еще пожить. Хотя… — Дима покосился на вдову. — Тут коньки отбросишь, конечно.
— Это переводить? — хихикнула переводчица.
Вместо ответа Дима вдруг издал протяжный гортанный вопль, всучил фрау ее левретку и принялся отряхивать фалды пиджака.
— Что? — ахнула переводчица. — Она вас… описала?
Дима закивал — и ринулся из кабинета, на ходу сдирая пиджак. Выскочив в предбанник, он плотно притворил за собой дверь.
— Тебя что, ее Муму обоссала? — спросил Лева, выхватив пиджак из Диминых рук.
— Как бы не так, — возразил Дима, отбирая пиджак и надевая его. — Я чист.
— Тогда зачем ты?..
— Предлог. — Дима подмигнул смеющейся секретарше. — Первое, что пришло в голову. Гони их к чертям! Скажи: хозяин рыдает над блайзером. Скажи: вы загубили его блайзер от Гуччи.
— Дим, чего тебе еще надо? — зашептал Лева возбужденно. — Голицына! Обвенчаетесь хоть завтра! Денег не берет!
— Не хочу, — поморщился Дима. — Песня кабацкая. Все, кому не лень, будут поручиком обзывать.
— Дима, тогда давай так, — твердо сказал Лева. — Мы эту эпопею с жениховством заканчиваем. Почудил — и хватит. Дело надо делать. Ты согласен?
— Натюрлих! — И Дима ухмыльнулся, застегнув наконец пиджак.
— Шут, — вздохнул Лева. — Шут гороховый… Ладно, пойду немчуру выпроваживать.
Лара звонила ему три дня подряд Ее как прорвало после двухнедельного молчания. Первое, о чем Дима подумал, когда услышал ее голосок в трубке, — он не вспоминал о ней ни разу. Ни разу за две эти недели. Такого раньше не было.
И видеть ее не хочется. А раньше — летел по первому зову, бросал все дела. И радости он никакой не испытывал. Ни радости, ни торжества — ну как же, она звонит первая, частит в трубку своим ломким, капризным, детским голоском: «Прости меня, и я тебя прощаю… Приезжай! Хочешь, я приеду?.. Я соскучилась, ужасно соскучилась, Дима!»
«Я занят», — отвечал он коротко и клал трубку.
Потом позвонила бывшая жена. Она сказала устало, мягко и примирительно, что Олег ей обо всем рассказал. Ей жаль, что все как-то по-дурацки получается, не по-людски. Она Олега отчитала. Это не метод. Сын должен видеться с отцом. Но и он, Дима, должен Олега понять…
— Я понимаю, — сухо перебил ее Дима.
— Он по-своему прав, согласись, — сказала жена осторожно. — Он хочет стать Никите отцом. Отцом, а не отчимом…
— А я кто? — спросил Дима, закипая. — Я что, не отец? Я что, помер уже? Ты меня раньше времени не хорони, не надо!
— Ну, приезжай, — вздохнула жена. —
