Она точно озабоченная.
— Нет конечно!.. — Рычу, и Света, склонившись над мной, доверительно шепчет на ушко:
— Тогда почему Юрочка влетел сюда совершенно дурной и чуть меня не прибил?..
— А не лучше ли спросить у него?! — выстраиваю глухую оборону, но в солнечном сплетении отчего-то теплеет, и горло подпирает крик ликования.
В зале гаснут почти все лампы, над сценой загораются софиты. Раздается радостный вой, свист и аплодисменты публики, Ярик и ребята, похватав инструменты, заступают на свои посты.
Не добившись грязных подробностей, Света поправляет корсет, оглаживает оборки на пышной груди и отваливает, а я отползаю в полутемную нишу за колонной, взбираюсь на ставший родным подоконник и кладу под спину потрепанный рюкзак.
Воспоминания о сегодняшнем дне потоками грязной воды подбираются к сердцу, вытянув шею, я внимательно наблюдаю за музыкантами и тяжко вздыхаю.
Грохот барабанов и рев гитар перекрывают все другие звуки, а потом Ярик, превратившийся в ослепительно красивую, недосягаемую суперзвезду, подходит к стойке и берется за микрофон. В такого Ярика – внешне сдержанного, но генерирующего запредельно мощную энергию — можно влюбиться, сразу и намертво. Поддаюсь искушению и живо представляю, как Ярик-со-сцены ведет меня за руку к свету и счастью... Но надуманная влюбленность тут же сходит на нет под напором его братских флюидов. То, что я вижу — сценический образ, а на самом деле он другой.
Спокойный, как море, надежный, как стены... Он добрый. И если в следующем воплощении мне все же позволят сделать выбор, я уже знаю, кто будет моим старшим братом.
Впервые вслушиваюсь в слова песни Ярика и меня накрывает невыносимое дежавю — в ней многое перекликается с моей никчемной жизнью. Истории, которые он проживает на сцене – ужасающие в своей откровенности, спетые и сыгранные на оголенном нерве — выворачивают наизнанку и обжигают души, но наполняют их любовью, верой и надеждой.
Масштаб его дара не для флэта и узкого круга друзей — он нужен многим людям и реально способен их спасти.
...Папа, личинки на плесени, красная рожа охранника, волшебные глаза Юры... Мне тоже больно и сложно, но, несмотря на испытания, я никогда не сломаюсь. Переверну мир, перекрою его под себя или приму поражение, но счастливой куклой не притворюсь.
Безучастно оглядываю сказочное место, куда меня вынесли превратности судьбы, и сердце пронзает острая иголка.
Слившись с тенью колонны, в двух шагах слева стоит Юра — тренч застегнут под горло, руки скрещены на груди. Как обычно, он держит все под контролем, но, присмотревшись, я замечаю в выражении его красивого лица нечто иное – обреченное, пугающее и фатальное. Он как будто принимает решение, способное его уничтожить, и мне всеми фибрами души хочется его остановить...
Еще в день нашего не слишком удачного знакомства я уловила, что он не вывозит, хотя изо всех сил старается держать марку.
И не справляется даже с глупой наглой девахой вроде меня...
Если его жестоко предали, значит, когда-то он сильно любил. Он умел любить — искренне и самоотверженно. Шальная мысль воодушевляет и одновременно отравляет кровь.
Мне тоже нужна от него взаимность. Позарез нужна его любовь...
Словно в насмешку над моими мечтами, к Юре подваливают две размалеванные пьяные девахи и настойчиво лезут целоваться. Хохочут, извиваются, делают непристойные предложения, от которых возникает желание проблеваться, но Юра, включив улыбочку, игриво обхватывает их за талии и ведет к выходу.
От досады немеет тело. Они явно красивее. Успешнее, взрослее, богаче.
Будет сложно конкурировать с такими. Да мне же вообще ничего не светит...
Юра галантно открывает перед девахами дверь и с легким поклоном выпроваживает на лестницу:
— Ледиз... Пора на воздух! — сменив выражение лица на крайне недовольное и надменное, он что-то быстро говорит здоровенному секьюрити и легкой походкой возвращается к бару.
Перегнувшись через стойку, достает бутылку вина, ловко уводит у бармена штопор и, тряхнув головой, скрывается в толпе.
Всхлипываю от облегчения, проморгавшись, справляюсь с залепившими зрение черными мушками и, на ходу набрасывая олимпос, бегу следом.
Юры уже нигде нет, только в темном закутке у запертой спальни Светы трухлявой рамой хлопает незакрытое окно — утром из любопытства я заглядывала в него и знаю, что внизу, в метре, чернеет заросшая мхом и потрескавшаяся от времени крыша универмага. Не раздумывая, взбираюсь на подоконник и, сгруппировавшись, почти бесшумно приземляюсь на мягкий рубероид.
Холодный влажный воздух сквозь сетку колготок обволакивает ноги и колокольчиком раздувает подол.
Рев концерта стихает, из приглушенного звона проступают звуки ночной улицы — урчание моторов, загадочный шорох листьев в кронах тополей, эхо собачьего лая. Ржавая вывеска "Галантерея" скрипит под порывами ветра, деревья грозят небесам крючковатыми пальцами. Здесь никого нет, но по кирпичной стене вверх убегает хлипкая пожарная лесенка.
Смело хватаюсь за холодные перекладины, перемахиваю через бетонное ограждение, заработав на ребрах пару досадных болезненных синяков, оказываюсь на крыше дома. Отряхиваю ладони, поправляю платье и... отчетливо различаю на фоне темно-синего неба черный стройный силуэт Юры.
Он невыносимо прекрасен, на миг кажется, что он вот-вот раскинет крылья, сделает шаг и улетит к своим собратьям-ангелам. От томления в груди хочется разреветься.
Но под подошвой предательски шуршит камешек, очарование момента рушится, Юра оборачивается и без всякого энтузиазма произносит:
— Что ты тут делаешь?
Глаза постепенно привыкают к темноте, и я обнаруживаю, что на крыше вполне светло — вездесущий фонарь искажает цвета, но четче прорисовывает очертания и светотени.
— Ты так внезапно ушел... Все нормально?
— Конечно... Если это все, не смею задерживать. — Юра пожимает плечами и подносит к губам горлышко бутылки.
Он не в восторге от моего появления — иначе и быть не могло, но я не могу уйти просто так.
— Я еще не за все извинилась! — Импровизирую на ходу и, кажется, вызываю в нем интерес – по крайне мере, он снова поднимает глаза и ждет продолжения. — В общем... Это мы сожрали твои пончики. Мне жаль.
Уложив в голове идиотское признание, Юра меняет гнев на милость, и я слышу то, что никак не ожидала услышать – его тихий смех.
— Невелика беда...
— Любишь крыши? — не унимаюсь я, и, чтобы не прервать хрупкий диалог, возникший между нами, воодушевленно пускаюсь в рассуждения: — Я обожаю сидеть на них. Смотреть на дома, думать о людях внизу, примерять на себя чужие жизни... Наверное, я не наигралась в куклы, поэтому в такие минуты представляю, что кто-то подарил мне целый город...
