Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
дифференциальным и интегральным исчислениями. Ещё студентом Военно-инженерной академии Бойяи вместе со своим другом Сасом размышлял о параллельных линиях, искал, доказывал правоту различных версий, убеждался в ошибочности признанных постулатов… Главной его жертвой стал пятый постулат Евклида: «Если прямая падает на две прямые и образует внутренние односторонние углы, в сумме меньшие двух прямых, то при неограниченном продолжении этих двух прямых они пересекутся с той стороны, где углы меньше двух прямых».
Отец, узнав о первых попытках сына выйти за пределы Евклидовой геометрии, восклицал: «Молю тебя, не делай только и ты попыток одолеть теорию параллельных линий… Ради Бога, молю тебя, оставь эту материю, страшись ее не меньше, нежели чувственных увлечений, потому что и она может лишить тебя всего твоего времени, здоровья, покоя, всего счастья твоей жизни… Ты должен бросить это как самое гнусное извращение. Оно может отнять у тебя всё время, здоровье, разум, все радости жизни. Эта чёрная пропасть в состоянии, может быть, поглотить тысячу таких титанов, как Ньютон…». Мудрец Фаркаш резонно тревожился из-за слабости нервной системы сына. К сожалению, его опасения сбылись. Но и отказаться от главного прозрения своей жизни прирождённый математик Янош Бойяи не смог. «Гнусное извращение» искалечило жизнь Бойяи, но принесло ему бессмертие в истории науки.
Отец понимал, что перед ним – уникально одарённый юноша, быстро осознавший своё призвание. Но до конца не понимал и побаивался идей сына. Сохранившиеся записи и рисунки показывают нам, что юный Бойяи уже тогда, одновременно с Лобачевским, вплотную подошёл к открытию неевклидовой геометрии. При этом Лобачевский был уже зрелым учёным, ведь, как-никак, он старше Бойяи на десять лет!
В 1832 году Фаркаш Бойяи публикует своё сочинение, а в приложении к нему – работу сына, вошедшую в историю математики под именем Appendix (приложение). Полное название труда Яноша Бойяи: «Приложение, содержащее науку о пространстве, абсолютно истинную, не зависящую от истинности или ложности XI аксиомы Евклида (что a priori никогда решено быть не может)». Современных математиков «Аппендикс» поражает отточенным научным лаконизмом, а в 1830-е мало кто мог оценить старания молодого учёного. Ещё до публикации Фаркаш покажет Гауссу исследования сына. Гаусс в одном из писем, не предназначенных для Фаркаша и Яноша Бойяи, назовёт юного венгерского геометра гением. А Фаркашу ответит двусмысленно: «Оценить это для меня всё равно, что оценить себя. Всё, что там написано, совпадает с моими собственными размышлениями последних тридцати лет на эту тему». Разумеется, отец расскажет сыну о таком лестном отзыве. Но Янош воспримет слова Гаусса как угрозу. Он то приходил в ужас оттого, что не первым открыл неевклидову геометрию, то обвинял Гаусса в коварстве: он же лжёт, что давно размышлял на эту тему! Лжёт, чтобы присвоить моё открытие! В таком геометрическом тупике противоречий приходилось жить и страдать Яношу Бойяи.
Благоразумный Гаусс был склонен похваливать и Бойяи, и Лобачевского в кулуарах, но никогда не рисковал своим авторитетом в научном мире пропагандой спорных новаторских идей. Потомки разберутся, что Карл Гаусс действительно наметил маршруты неевклидовой геометрии одновременно с Лобачевским и Бойяи, но не решился опубликовать эти свои идеи. Поэтому славу первопроходцев получили те, кого при жизни подвергали научному остракизму…
Научное прозрение – Божий дар, но Лобачевскому и Бойяи пришлось всю жизнь бороться с химерами, биться за медный грош на паперти храма науки. Лобачевский оказался человеком упорным и терпеливым. Проглотив непонимание коллег, он не опустил рук, упрямо продолжал исследования. Не чурался и общественной деятельности, даже ректорствовал почти два десятилетия в Казанском университете. Грустил, мечтал о заслуженной и недостижимой славе, но не давал унынию победить себя. Другое дело Бойяи – порывистый, пылкий вундеркинд.
Только в 1848-м году Бойяи познакомился с трудами Лобачевского. О, ужас! – Лобачевский за три года до «Аппендикса» опубликовал схожую идею, а потом развивал её в более капитальных сочинениях. Нервы Бойяи были давно истощены – за долгие годы непонимания, хандры и тревог. И мнительный гений посчитал публикацию Лобачевского мистификацией. Бойяи был уверен, что это не перевод с русского на немецкий, что это Карл Гаусс украл у него идею и теперь публикует под странным псевдонимом «Лобачевский»! Работы Лобачевского покажутся Бойяи блестящими. Он оценит полёт мысли русского математика, но припишет его Гауссу, коварному плагиатору. Мочи не было сносить такие обиды. Неужели, когда Гаусс раскроет тайну своего псевдонима, история запомнит его как открывателя новой геометрии?.. Его, укравшего идею у Бойяи!
Юношей Бойяи открыл «новый странный мир» искривлённого пространства – и навсегда остался пленником этого мира. Его считали умалишённым. Он и впрямь вёл себя необычно, давая волю пугающим артистическим выходкам. Однажды вызвал на дуэль сразу тринадцать человек – такого и в романах Дюма не бывало. В перерывах между поединками развлекался игрой на скрипке, чтобы размять кисти руки для фехтования. Всех противников он одолел, но ни одного в тот день не убил. Он слыл отменным танцором, был остёр на язык. При этом Янош Бойяи не выносил табака и слыл трезвенником, чем и отличался от классического типа офицера-повесы, ухаря и гуляки. Ведь он был не только дуэлянтом и бретёром, но и глубоким меланхоликом. Сам для себя смастерил гроб. Не раз Бойяи рассылал друзьям приглашения на собственные похороны. Однажды такое приглашение оказалось правдивым. В завещании просил душеприказчиков посадить на могиле яблоню, в память Евы, Париса и Ньютона. Бойяи умер в начале 1860 года, в возрасте пятидесяти семи лет, в городе Марошвашархей (сейчас называется Тыргу-Муреш). Он жил одиноко, по-спартански, без имущества. В его кабинете нашли 20 000 страниц, исписанных нервной рукой. Это были черновики математических сочинений – гениальные замыслы, как правило, брошенные на полпути к истине. Кроме этих драгоценных бумаг в доме математика была лишь одна вещица – старая скрипка.
Венгр и русский – два математических гения – почти одновременно, но независимо друг от друга, открыли новую геометрию. Им навсегда стоять рядом в истории науки. Сейчас имена Бойяи и Лобачевского носят университеты, престижные научные премии. Даже кратер на Луне назвали именем венгерского гения. А они так мечтали о прижизненном признании!
Цыганская венгерка
В России издавна любили цыганское пение. Не счесть объяснений в любви к цыганам, которые мы находим в наследии классиков русской культуры от Пушкина до корифеев МХАТа. Нельзя представить себе без цыганских скрипок и Венгрию.
Цыганские гитары и скрипки объединили Россию и Венгрию. Это произошло давным-давно – то ли тогда, когда Михаил Иванович Глинка затащил Ференца Листа в пропахшее водкой
Ознакомительная версия. Доступно 12 страниц из 60
