меня очень привлекала идея религиозной общности всех людей. Здесь мне повезло встретиться с индийским философом Кришнамурти, книгами которого я зачитывалась. Я даже стала переводить его «Дневник» на русский язык. Я наслаждалась теми редкими моментами, когда можно было просто идти меж полей и перелесков за этим маленьким смуглым философом в джинсах и синем свитере, звавшим людей к любви и слиянию с природой. Все же Индия не отпускала меня.
Именно в этом доме в Кембридже неожиданно раздался звонок из Москвы. К своему стыду, я даже не сразу узнала, кто звонит. Конечно же, это был Ося, но я ведь столько лет не слышала его голос. Поговорили как-то сумбурно. Помню лишь, что он сообщил мне о двух родившихся внуках: мальчике у него и девочке у Кати. Было удивительно, что он позвонил мне да к тому же сказал, что и я теперь могу беспрепятственно звонить в Москву. Видно, вместе с приходом к власти Андропова пришли и другие времена. И все же было сомнение: не был ли этот звонок сделан по инициативе Кремля? Все же я хорошо знала Иосифа и помнила его поведение после моего отъезда.
Чуть ли не год мы перезванивались. Понемногу я стала погружаться в тамошнюю жизнь. Узнала о том, что Катя стала геофизиком, уехала на Камчатку, там вышла замуж и родила дочку Анюту. Живет в камчатском городке Ключи, работает вулканологом. У меня началось какое-то раздвоение личности. Ну представьте: я, заставившая себя забыть, что там что-то и кто-то существует, переставшая говорить по-русски, погруженная в проблемы сегодняшней жизни, сижу вот в этом викторианском доме в Кембридже и слышу голос сына, узнаю новости о дочери, родственниках, какие-то подробности уже забытой мной жизни. Со мной случились какие-то метаморфозы. Стали все чаще посещать мысли о возвращении на Родину. Понимаете, в чем-то бесшабашной и интернациональной Америке у меня было хоть какое-то чувство дома, а здесь, в чопорной и не любящей чужаков Англии, и это ощущение исчезло. Меж тем появившиеся тонкие ниточки общения все настойчивее тянули меня к единственному для каждого человека родному на всей земле дому. Я стала, как тряпочная кукла. Не могла управлять собой, не представляла, на что себя обрекаю. Течение опять подхватило меня. В общем, что долго говорить: я села и написала письмо советскому послу в Лондон».
Даже трудно себе представить, что творилось в душе Светланы, когда она подошла к массивной чугунной двери старинного особняка на лондонской Кенсингтон-роуд, где размещалось советское посольство. Более семнадцати лет назад она покинула Родину, бросила дом, детей, даже сменила имя и фамилию. Государство лишило ее гражданства. В ответ Светлана демонстративно сожгла на решетке для барбекю свой советский паспорт. И вот теперь она здесь. Что это? Покаянное раскаяние, признание трагической ошибки? Она и нам не смогла ответить на этот вопрос. Припомнила лишь, что к ней вышел весьма угрюмый чиновник в дурно сшитом «мосшвеевском» пиджаке и с полным отсутствием хороших манер. Сразу ее не впустили, заставив унизительно ждать у калитки. Это была первая после многих лет встреча с советским миром: таким уже далеким, но все же знакомым до слез.
Вопреки недобрым ожиданиям, события развивались стремительно. Очевидно, что из Москвы поступил определенный сигнал, хотя в архивах мы не нашли ни одного соответствующего документа. Так или иначе, но уже через неделю вопрос был решен. Расторопность невиданная. В посольстве на этот раз ее встретили с распростертыми объятиями и предложением незамедлительно вернуться домой. Формальности были улажены, но для Светланы главной проблемой стала Ольга. Она была совершенно американским ребенком, ни слова не говорила по-русски, до подросткового возраста не знала даже, чья она внучка. Далекая Россия была для нее экзотикой, чем-то далеким и почти нереальным. Как сказать этой строптивой и неуступчивой девочке о материнском решении вернуться в Россию навсегда? А отправить ребенка в Америку к родственникам мужа было выше ее сил.
Из интервью Владимира Аллилуева:
«Я знаю, как трудно было Светлане сообщить Ольге о своем решении. Сестра сама рассказывала мне, что поначалу обманывала дочь, уверяя, что едут в Москву только повидаться с родней. Многие талдычат о деспотичном характере Светланы, о ее давлении на дочь. Это все ерунда. Они жили у меня в Москве, и я могу судить об их отношениях. Мать и дочь сильно любят друг друга. Никто кроме Ольги не мог делать со Светланой все, что ему вздумается. Конечно, они могли и поругаться. Обе характеры! Мать могла на нее накричать, но это обычные ссоры, которые бывают в каждой семье. Пройдет десять минут — и они опять обнимаются, и Светлана готова выполнить все капризы Ольги».
Путь из Лондона в Москву пролег через Афины. Мать и дочь давно решили побывать летом в Греции, но провели там всего три дня. Сразу же после того, как Светлана все же решилась объявить Ольге, что они едут в Россию навсегда, — вылетели в СССР.
Нам показалось, что даже десятилетие спустя, Светлана Иосифовна не смогла для себя найти ответ на вопрос: было ли это безумием или, наоборот, каким-то необходимым обдуманным шагом, который судьба заставляет нас совершить вопреки «здравому смыслу», но по воле Провидения, что мы часто не в силах распознать?
О смятении чувств говорит и то, что она просила родных не встречать ее в аэропорту, отказалась жить у родных, а просила заказать гостиницу. Да и панорамы подмосковных лесов под крылом самолета не вызвали особого волнения, слез радости, а, скорее, ощущение беспокойства и нервное напряжения.
Надежда Аллилуева с дочкой Светланой
Типичный интерьер кремлевской квартиры
Квартира Сталина в Кремле
Сталин и Надежда Аллилуева
Похороны Надежды Аллилуевой
Дача Сталина в Зубалово
Сталин в усадьбе Зубалово
Сталин и его дочь Светлана
Светлана с отцом и братом Василием
Екатерина Джугашвили, мать Сталина
Светлана Аллилуева в юности
Яков Джугашвили, сын Сталина от первого брака
Василий Сталин, родной брат Светланы Аллилуевой
