Какой разительный контраст кремово-белых ногтей и темно-коричневой кожи! Он повернул одну руку ладонью вверх. Удивительно светлая. Это выглядело так, как будто раскрасивший Кларенса художник израсходовал всю темно-коричневую краску, оставив пару капель на ладони, и совсем не оставив на ногти. Интересно, насколько бы отличалась жизнь, если бы все его тело было такого же цвета, как его ногти или хотя бы как ладони? Была бы она лучше? А может хуже? Он этого так никогда и не узнает.
В восемь утра Кларенс вошел в фойе «Трибьюн», обменявшись улыбками с охранником Джо и служащей в приемной Илэйн. Теперь все было не так уж плохо. Люди спрашивали о Фелиции, но это Кларенса не задевало. Он надеялся, что его оптимизм достаточно заразителен, чтобы повлиять на Бога.
Сев за свой рабочий стол, Кларенс вставил в уши затычки и приготовился писать очередную статью. Однако работа не клеилась. До срока сдачи была еще уйма времени — целых четыре часа. Стимул был слабым, а настроение не совсем подходящим. Как обычно, перед тем как взяться за статью, Кларенс погрузился в себя. Блуждая по сплетению просторных коридоров своего внутреннего мира, он подбирал то, что попадалось на пути, и оценивал, насколько эти находки подходят для статьи,
В первые годы работы журналистом Кларенс носил свою черноту как тяжелый рюкзак. Он ее не стыдился, но и не мог
71
от нее никуда деться. Едва он начинал забывать о цвете своей кожи, как сразу же ловил на себе чей-то изучающий взгляд, словно был каким-то диковинным зверем. Когда бы Кларенс ни посмотрел на этих «исследователей», они сразу же отводили глаза в сторону. Он чувствовал себя так, как будто белые — это надзиратели, только того и ожидающие, чтобы он споткнулся или оказался в неподходящий момент «под стрелой». Это чувство угасло всего несколько лет назад.
Когда в конце семидесятых, начале восьмидесятых Кларенс работал в «Орегон джернал», то вызывал у коллег такое же любопытство, как и у белых однокашников. Хотя он и учился в колледже, где почти все студенты были белыми, но все равно общался с черными, так же как белые общались с белыми. Белые разговаривали о вещах, совершенно ему чуждых: кемпингах, охоте, серфинге, горных лыжах и даже дельтапланах. Только изредка в этом дружном хоре проскакивали упоминания о рыбалке и теннисе.
Как в колледже, так и в газете Кларенс обнаружил, что большинство белых парней неуклюжи, застенчивы и чрезмерно утонченны. Он предполагал, что понимает их намного лучше, чем они — его. И неудивительно. Это ему приходилось жить в их мире, а не им в его. Белые репортеры из отдела новостей думали, что знают Кларенса, но они ошибались. И это было совершенно очевидно.
— Кларенс, — сказал как-то один из них, — ты самый белый из всех известных мне черных.
— Спасибо, Ли. Предполагаю, что в твоем понимании это наивысший комплимент.
Кларенс никогда не пытался учить других, потому что даже не знал с чего начать.
Однажды один из редакторов посмотрел на него и спросил:
— Ваша братия, наверное, тратит на одежду кучу денег?
— Ни цента, — ответил он, — наша братия всю одежду ворует в магазине.
Он не мог победить. Если он прикидывался таким же неряхой, как некоторые из них, то становился в их глазах просто ленивым негром, если же одевался хорошо, то на него начинали смотреть как на никчемного карьериста, напялившего дорогие тряпки, чтобы произвести хорошее впечатление на начальство.
В первые годы работы в «Джернал» общение в коллективе было для Кларенса сущей проблемой. Белые обычно были
72
старомодны, беспокойны и испытывали сложности с пищеварением. Они сплетничали, разговаривали о свежих новостях и отпускали банальные шутки. Этот мир не был плохим, просто он отличался от мира Кларенса, и в нем действовали другие правила. Вечеринки белых были чем-то непонятным. Большую часть времени они проходили без музыки. Вечеринка без музыки? Это то же самое, что шашлык без мяса. Вечеринки черных всегда пульсировали ритмом и были сплошным нескончаемым танцем. Один черный друг однажды сказал Кларенсу: «На белых вечеринках никто не потеет».
Несмотря на многократно возникавшее у него желание бросить все это, Кларенс со временем стал ощущать себя в работе с белыми «в своей тарелке» больше, чем предполагал. Но его общение с ними заканчивалось в стенах «Трибьюн». В своем доме, в своей личной жизни и даже в белом предместье Кларенс не был близок ни с одним белым, кроме Джейка. Кларенс все еще взвешивал и оценивал свои отношения с Джейком. Он знал слишком многих черных, которые когда-то думали, что у них есть хороший белый друг, но затем обнаруживали, что сильно ошибались. Один коллега по «Трибьюн» предупредил, что Джейк вряд ли когда-нибудь станет настоящим другом. Кларенс был достаточно упрям, чтобы проигнорировать это предупреждение, но достаточно осторожен, чтобы не терять бдительности, подвергнув Джейка испытанию временем.
В «Джернал» Кларенс был единственным черным в спортивной редакции. Ему пришлось научиться культуре белых подобно тому, как миссионер вынужден изучить культуру народа, чтобы понимать людей и не истолковывать превратно их намерения. Поначалу Кларенса задевало, когда другие репортеры пробегали мимо, не удостаивая его ни единым словом или хотя бы кивком. В кругу черных так поступали только в том случае, если хотели выразить тебе свое презрение. В конце концов, Кларенс понял, что это — часть культуры белых (по крайней мере, часть деловой атмосферы газетной культуры). Раньше он называл это невоспитанностью, а теперь — профессиональной деловитостью.
В 1982 г. «Джернал» стала частью «Трибьюн». Переход на работу в «Трибьюн» означал для Кларенса новое начало. Ему опять нужно было доказывать, что он заслуживает место под солнцем. Он работал допоздна и часто без выходных. Для Же-нивы это было настоящим испытанием, и Кларенс понял, по-
73
чему среди журналистов (врачей, юристов и профессиональных спортсменов) такой высокий процент разводов. В отделе новостей работать было сложнее, чем в спортивной редакции. Мужчины и женщины, работая бок о бок долгие часы, начинали «крутить шуры-муры», в то время как их жены и мужья оставались в их собственном мире где-то далеко-далеко за горизонтом. Осознавая эту реальность, Кларенс был рад тому, что мог отсидеться в спортивной редакции.
Эти ребята могут досаждать мне, но зато наверняка не искусят.
Хотя об этом редко говорили, атмосфера была пропитана соперничеством. Оно пряталось в
