Аво.
— Здесь самые подходящие места для купания, далеко не пойдут, — заверил Арам.
Аво хотел было снова прокатиться насчет его особых качеств загодя определять все наперед, как Арам приложил палец к губам:
— Тсс! Селедки!
Мы замерли, как подстреленные. Гимназистов пока не видать, но уже слышны были возня, смех, вскрики от холодных брызг, наскоки.
Осторожно, не дыша крадемся к разросшемуся кусту тамариска. Раздвинув ветки, я чуть не вскрикнул от радости. Они, наши желанные. Чуть ли не все шамайки и селедки Нгера сбежались сюда, в это урочище, — до них рукой подать. Такое скопище. Никогда раньше не попадались эти слюнтяи на глаза в таком обилии. Пожива отменная. Круглое зажигательное стекло, за которым мы так охотились, считай уже в кармане. У этих богатеевских сынков губа все-таки не дура. Знают, канальи, где можно всласть накупаться. Здесь вода больше задерживалась в ямках и порожках, можно даже нырнуть головой и не задеть дна.
Среди огольцов я сразу узнал Тиграна и толстого Цолака с братьями. Тоже неплохо. С этими субчиками у меня особые счеты.
Ничего не подозревая, гимназисты шумно резвились, обкатывая друг друга холодными брызгами. Плескались, фыркали, неистово вопя. Вопили, конечно, от холода, должно быть, по-своему спасая собственное достоинство. Хоть и гимназисты, городские неженки, но все же нгерцы, не пристало же им, нгерцам, трястись от холода. Что скажут люди?
Четверо, отделившись от нас, во главе с Айказом поползли на животах вниз по склону. Последним, озираясь по сторонам, полз Сурик.
— Прежде чем стянуть одежду в узел, обязательно смочить ее в воде, — тихо крикнул им вслед Аво.
Таковы были железные условия морского узла.
Из-за прикрытий, затаив дыхание, мы следили за четверкой.
Маскируясь, прячась за кочки и камни, они продвигались вперед.
Купальщики так резвились в воде, что не заметили подкравшихся к их одежде ребят.
Когда все было кончено, Аво скомандовал:
— Вперед!
Мы выскочили из-за кустов. Аво несся вперед, размахивая саблей. За ним, обгоняя его, бежал Васак.
— О-о-о! — покатился над рекой воинственный клич.
— О-о-о! — возвращали горы отзвуки наших криков.
Купальщики бросились к одежде, но она лежала уже скрученная в такие узлы, которые самому черту не распутать.
Голося, огрызаясь, наши огольцы, подхватив мокрую одежду в жгутах, со всех ног бросились прочь. Мы взялись за пращи и дружно принялись угощать их «жареными каштанами» — так мы называли круглые камушки, посылаемые вслед огольцам из пращи.
Но стеклышка не нашли. И это расстроило не одного Аво.
Один из огольцов, все же повернувшись к нам, прокричал во весь голос:
— А зажигательного стекла вам не видать как своих ушей!
И показал нам язык. Он хотел еще что-то прокричать, но его настиг «жареный каштан», угодил в самое лицо, и он, схватившись за ушибленное место, пустился вслед за товарищами наутек.
Аво крикнул им вслед:
— Смотрите, занюханные двоечники-третьегодники, дома ни звука! Пикнете слово — на вас живого места не оставим… Смотрите!
Горы вторили ему, далеко разнося эхо.
Было уже за полдень, когда Аво вспомнил о завтраке. Схватив узелок с едой, он вышел на тропинку и побежал вверх, к пещерам гончаров. Попросив товарищей посмотреть за коровой, я увязался за ним.
*
— А-а-а, разбойники, пришли! — раздался голос деда из глубины пещеры.
Со свету пещера нам казалась погруженной в ночь. Мы ничего не видели и продвигались ощупью.
— Сюда, сюда, — командовал дед, и голос его отдавался в пустых посудинах.
Освоившись с темнотой, я с любопытством оглядывал пещеру. Здесь все интересно. Вот дед, склонившись над гончарным кругом, вращает ногой колесо деревянного станка. Отец тут же. Засучив до колен штаны, он месит ступнями глину и ровными кусками кидает ее на плиту.
Глина находится все время в движении. Дед схватывает вертящуюся массу, смазывает ее водой, мнет, сплющивает, придавая ей нужную форму.
Когда форма придана, приделаны ручки и ушко, дед берет костяшку и рисует на боках.
Как жаль, что время не сохранило ни одного кувшина, вылепленного дедом! Как хотел бы я снова всмотреться в эти узоры, незатейливые и бесхитростные, как подлинное творчество!
Колесо замедляет ход, руки снимают готовый кувшин. Потом его сушат на чистом воздухе и обжигают в печи.
— Ну, что принесли?
Стряхнув с себя кусочки глины, дед подошел к нам. Мы развязали сверток.
И хотя обед был, как всегда, скромный — хлеб, кувшин танова и пара-другая малосольных огурцов, дед от удовольствия потер руки и похвалился:
— Ба, да тут на целый пир!
Откусив пол-огурца, он сказал нам:
— Сбегайте позовите народ обедать. Скажите, дед просил.
Мы поспешили исполнить поручение, и через несколько минут гончарная наша переполнилась людьми.
Каждый день гончары собирались у нас обедать. Они приходили со своей едой, завернутой в платки. Иногда кто-нибудь приносил с собой кувшин вина, тогда обед превращался в настоящую пирушку, и дед, слегка охмелев, расходился вовсю.
— Кто мы такие? — кричал дед. — Кроты или люди? Нет, мы не люди, а кроты. Мы целый день копошимся в песке, а что получается из этого? Ничего! Одни поборы да побои. Кто мы такие, я вас спрашиваю? Что у нас за жизнь?
*
Потасовки с гимназистами следовали одна за другой, и я не скажу, что из-за этого распроклятого стекла, которое все дальше и дальше уплывало от нас. Драки с гимназистами были и прежде, до зажигательного стекла, когда у гимназистов его еще не было. А дрались мы из-за мести. За то, что у них и винчестер, и скаковые лошади, и книги. За то, что белый хлеб нам только снится.
Сейчас, по прошествии многих-многих лет, хочу признаться и в другом. Не все потасовки кончались нашей победой. Среди гимназистов были такие драчуны, при случае так задавали нам перцу, что только держись! Например, Тигран. Попадись ему один на один — он тебе все ребра пересчитает.
Зажигательное волшебное стекло еще куда ни шло. В это лето гимназисты словно сговорились, чтобы нас побольше подразнить, позлить своим достатком.
Сын Согомона-аги, размазня Беник, как-то, загадочно улыбаясь, обронил:
— Стекло — это что! Пустячок! Приходите вечером к нашему дому, не такое увидите.
И, показав нам язык, пустился наутек.
Вечером и впрямь такое делалось возле дома Согомона-аги, что мы обмерли. Ребятни собралось со всех сторон. Что за диковина такая — деревянный ящик, отделанный кожей, с ручкой на боку. Покрутят ручкой, и музыка — будто десять таристов, десять бубнистов и еще несколько десятков музыкантов поместились в нем, такой стоит от него грохот.
Арам, который, как ни крути, знал всегда побольше нашего, неспроста же его называют Мудрым, спокойно сказал:
