Книга Возвращение Арсена Люпена - Морис Леблан

понимать. Несколько дней назад в одном из номеров «Ла Вижи де Дьеп» я прочитал о том, что одна молодая американская семья на отдыхе в Энверме покончила жизнь самоубийством и в ту же ночь трупы супругов исчезли. Лечу в Энверме. Все подтверждается, кроме одного: трупы не исчезли, их забрали братья погибших, явившиеся на следующий день. Братья эти, которые и увезли трупы после выполнения всех необходимых формальностей, конечно же звались Арсен Люпен и компания.

Вот и доказательство. Нам известна причина, по которой Арсену Люпену было выгодно распустить слухи о смерти девушки, а также уверить всех в своей собственной кончине. Он влюблен и не хочет, чтобы об этом узнали. И, добиваясь этого, не останавливается ни перед чем, включая беспрецедентную кражу двух трупов, нужных ему для того, чтобы инсценировать убийство мадемуазель де Сен-Веран и смерть Арсена Люпена. Теперь он может быть спокоен. Ничто не стоит на его пути. Никто не заподозрит столь тщательно скрываемой истины.

Действительно ли никто? Нет… Есть трое людей, в головах у которых вполне могут зародиться кое-какие сомнения. Это Ганимар, чей приезд ожидается со дня на день, Херлок Шолмс, собирающийся пересечь Ла-Манш, и я, находящийся в тот момент на месте происшествия. Словом, Люпену грозит тайная опасность. Надо ее устранить. Он похищает Ганимара. Увозит Херлока Шолмса. И ударом ножа секретаря Бреду выводит меня из игры.

Лишь одно остается неясным. Почему Люпен прилагает отчаянные усилия к тому, чтобы вырвать из моих рук документ о «полой игле»? Ведь не надеялся же он, отняв записку, стереть из моей памяти те несколько строк? В чем же дело? Может быть, он опасался, как бы самое качество бумаги или какой-либо другой признак не навели меня на нужную мысль?

Как бы то ни было, такова правда о событиях в Амбрюмези. Повторяю, в моем изложении предположения играют не последнюю роль, да и в расследовании я всегда руководствовался ими. Так как если в борьбе с Люпеном мы начинаем дожидаться неоспоримых доказательств и непреложных фактов, то рискуем либо прождать их довольно долго, либо получить сведения, подготовленные самим Люпеном, а значит, пойти по пути, уводящему в сторону, противоположную той, куда следует двигаться в наших поисках.

Очень надеюсь, что, когда мы узнаем реальные факты, моя гипотеза по всем позициям получит полное подтверждение.

Таким образом, Ботреле, смирившийся лишь на мгновение под влиянием шока от известия об исчезновении отца, уступивший было Люпену, теперь в конце концов не смог все же смолчать. Истина представлялась столь прекрасной и удивительной, а его доводы – такими логичными и убедительными, что изменить свою статью он был просто не в силах. Весь мир ждал его открытий. И он заговорил.

Тем же вечером в газетах появилось сообщение о похищении отца Ботреле. Изидора же известили об этом в три часа пополудни телеграммой из Шербура.

Глава пятая

По следу

Удар буквально оглушил Ботреле. И хотя, давая согласие на публикацию статьи, он уступил одному из тех побуждений, что заставляют позабыть о всякой опасности, в глубине души юноша не верил, что похищение возможно. Он же принял такие надежные меры предосторожности! Шербурские друзья должны были не только денно и нощно сторожить отца, но и следить за каждым его шагом, никогда не выпускать из дому одного и даже не передавать ему, предварительно не распечатав, ни единого письма. Нет, опасность была полностью исключена. Люпен блефовал, Люпен, стараясь выиграть время, пытался запугать противника. Словом, удар практически застал его врасплох, и всю вторую половину дня, бессильный предпринять хоть какие-то шаги, он мучился от боли, причиненной Люпеном. Лишь одна мысль кое-как поддерживала молодого человека: поехать туда, самому увидеть, как все произошло, и перейти в наступление. Он отправил в Шербур телеграмму и к восьми вечера был уже на Сен-Лазарском вокзале. Несколько минут спустя экспресс увозил его к месту происшествия.

И только еще через час, машинально раскрыв купленную на перроне вечернюю газету, он прочитал текст того самого знаменитого письма, в котором Люпен косвенно отвечал на его статью.

Господин директор!

Я далек от претензий считать свою скромную персону, в другую, лучшую эпоху оставшуюся бы незамеченной, сколько-нибудь значительной на фоне общей серости, характерной для нашего времени. Но есть пределы, преступая которые нездоровое любопытство толпы превращается уже в бесчестную нескромность. Если перестать уважать личную жизнь граждан, общество уже ничто не спасет.

Можно выдвинуть в свое оправдание высшие соображения, необходимость узнать истину. Слабые доводы, скажу я, поскольку истина уже известна, и я сам с легкостью подтвержу ее. Да, мадемуазель де Сен-Веран жива. Да, я люблю ее. Да, я мучаюсь тем, что она меня не любит. Да, расследование, проведенное юным Ботреле, удивительно четко и правдиво отражает действительные события. Да, у нас нет никаких разногласий ни по одному эпизоду дела. Загадка разгадана. Что же дальше?

Еще несколько слов о мистере Харлингтоне. Под этим именем скрывается прекрасный человек, секретарь американского миллиардера Кули, находящийся в Европе с поручением последнего выкупить все предметы античного искусства, которые удалось найти. Ему не повезло, он случайно познакомился с Этьеном Водреем, то есть с Арсеном Люпеном, то есть со мной. Так он узнал, что, впрочем, не соответствовало истине, что некий господин де Жевр желает избавиться от четырех картин Рубенса при условии, что с них будут сделаны копии и что сделка останется в тайне. Мой друг Водрей взялся убедить господина де Жевра продать также Господню Часовню. Переговоры продолжались при полной уступчивости моего друга Водрея, с одной стороны, и очаровательном простодушии мистера Харлингтона – с другой, вплоть до того момента, когда все четыре полотна Рубенса, а также каменные скульптуры Господней Часовни оказались в надежном месте… а господин Харлингтон – в тюрьме. Остается лишь выпустить на свободу неудачливого американца, поскольку он довольствовался скромной ролью доверчивого простофили; подвергнуть порицанию миллиардера Кули, не пожелавшего, опасаясь возможных неприятностей, протестовать против ареста своего секретаря, и поздравить моего друга Этьена Водрея, то есть меня, который отомстил за безнравственное поведение миллиардера, оставив у себя пятьсот тысяч франков, полученных в виде аванса от малосимпатичного Кули.

Прошу извинить меня, дорогой директор, за столь обширное письмо, и примите уверения в моих наилучших пожеланиях.

Арсен Люпен.

К письму этому Изидор отнесся столь же внимательно, исследовал его с той же дотошностью, с какой раньше анализировал документ о «полой игле». Он исходил из