женщин чувству неодолимой жалости, девушка быстро перевязывает рану своим платком, чтобы на траве не оставались следы крови. Затем ключом, который он ей дал, отпирает дверь часовни. Он, опираясь на нее, заходит внутрь. Затворив дверь, она уходит. Появляется Альбер.
Если бы в тот момент или же чуть позже люди вошли в часовню, Люпен, еще не в силах приподнять камень и исчезнуть в подземном ходу, был бы пойман. Но часовню осматривали лишь спустя шесть часов, да и то весьма поверхностно. Люпен был спасен – и кем? Той, что едва его не убила.
С тех пор, хотелось ей этого или нет, мадемуазель Раймонда де Сен-Веран сделалась его сообщницей. Ей не только никак нельзя было выдать место, где тот скрывался, но и приходилось продолжать помогать ему, иначе раненый погиб бы в укрытии, куда она сама его привела. И она помогала. Впрочем, женский инстинкт, повинуясь которому она никак не могла поступить иначе, к тому же облегчал ей эту задачу. Тонко чувствуя опасность, она предусмотрела все, именно она ввела следователя в заблуждение относительно примет Арсена Люпена (вспомним, как разнились показания обеих кузин на этот счет). Она же, конечно, по неизвестным мне причинам догадалась, что переодетым шофером был один из сообщников Люпена, и предупредила его об опасности. Это она сказала ему, что надо действовать быстро. Это она, вне сомнения, подменила фуражку. Это она предложила написать ту самую записку с угрозами в собственный адрес – кому после этого придет в голову подозревать ее?
Это она в тот момент, когда я собирался поделиться со следователем своими первыми впечатлениями об этом деле, заявила, что видела меня накануне в лесу, вызвав настороженность господина Фийеля по отношению ко мне и тем самым принудив меня к молчанию. Опасный ход, конечно, ведь таким образом она рисковала привлечь мое внимание к той, что бросала мне лживое обвинение, но вместе с тем и удачный, ведь главное – выиграть время и заткнуть мне рот. И она же потом в течение всех сорока дней приносила Люпену еду и лекарства (что может подтвердить увильский аптекарь, показав рецепты, по которым он изготовлял снадобья для мадемуазель де Сен-Веран), и наконец, именно она ухаживала за больным, перевязывала его, лечила и выходила, наконец.
Вот и ответ на первый вопрос, а вместе с тем и изложение событий происшедшей драмы. Арсен Люпен нашел для себя в самом замке помощника, необходимого сначала для того, чтобы его убежище не раскрыли, а затем и для того, чтобы жить.
Теперь он жив. И тут возникает второй вопрос, в поисках ответа на который мне удалось сориентироваться и во второй драме, происшедшей в Амбрюмези. Почему Люпен, живой, свободный, вновь во главе своей банды, всемогущий, как прежде, почему Люпен прилагает отчаянные усилия, на которые я натыкаюсь повсюду, к тому, чтобы правосудие, да и все остальные, твердо уверовали в то, что он мертв?
Вспомним, что мадемуазель Раймонда де Сен-Веран была очень хороша собой. Хотя по фотографиям, опубликованным в газетах после ее исчезновения, трудно об этом судить. И неизбежно случилось то, что должно было случиться. Люпен в течение сорока дней постоянно видится с девушкой, когда ее нет, мечтает, чтобы она пришла, в ее присутствии наслаждается юным очарованием, ощущает, когда она наклоняется к нему, свежесть ее дыхания и в конце концов влюбляется в свою целительницу. Признательность переходит в любовь, восхищение – в страсть. В ней – спасение, но в ней же и единственная отрада, мечты долгими часами одиночества, свет его очей, его надежда, да и вся его жизнь.
Он уважает ее и, не желая использовать девушку в своих делах, не просит ее быть посредницей между ним и остальными членами банды. В действиях же последней наблюдается разлад. В то же время мадемуазель де Сен-Веран, не желая принять любовь, даже считая ее оскорблением для себя, приходит все реже и реже, тем более что в частых визитах уже нет необходимости, и в конце концов рвет всякое с ним общение. Но он любит ее, и, считая, что любовь оправдывает все, в отчаянии, обезумев от боли, причиненной ею, решается на крайний шаг. Он выходит из укрытия, готовит операцию и в субботу, 6 июня, с помощью своих сообщников похищает девушку.
Однако это еще не все. Нельзя, чтобы о похищении узнали. Необходимо прекратить все поиски, разрушить гипотезы, даже отнять последнюю надежду: девица де Сен-Веран должна считаться мертвой. Итак, инсценируется убийство, следователю предоставляются необходимые доказательства. Преступление налицо. Впрочем, оно входило в планы злоумышленников, о нем сообщникам было объявлено заранее: убийство должно быть местью за смерть главаря, и этим – подумайте, какой гениальный ход! – этим еще раз укреплялась вера в то, что сам он также мертв.
Однако недостаточно одной лишь веры, нужно еще, чтобы была уверенность. Люпен предвидит, что за дело возьмусь я. Я разгадаю фокус с часовней. Я отыщу склеп. И если он окажется пуст, все его построение рухнет.
Значит, склеп не должен быть пустым.
Точно так же смерть мадемуазель де Сен-Веран не может считаться окончательной, пока море не выбросит ее труп.
Значит, море выбросит труп мадемуазель де Сен-Веран.
Трудно, скажете вы? Невозможно преодолеть два таких препятствия? Согласен, невозможно ни для кого, кроме Арсена Люпена.
Как он и предвидел, я разгадал фокус с часовней, отыскал склеп и спустился в берлогу, где отлеживался Люпен. Там поджидал меня его труп!
Любой другой на моем месте, в принципе не исключавший смерти Люпена, был бы сбит этим с правильного пути. Но я ни на секунду не верил (сначала интуитивно, а затем рассуждая логически) в возможность подобного предположения, а значит, все уловки были напрасны и сложные построения заранее обречены на неуспех. Я понял сразу, что большой камень, который я случайно столкнул заступом, оказался здесь неспроста. От малейшего толчка он должен был упасть, а упав, неминуемо раздавил бы голову мнимого Арсена Люпена, сделав его лицо неузнаваемым.
Далее. Спустя полчаса я узнаю, что на дьепских скалах обнаружен труп мадемуазель де Сен-Веран, точнее, труп, который приняли за тело мадемуазель де Сен-Веран по той причине, что на правой руке у нее оказался браслет, похожий на тот, что носила племянница графа де Жевра. Впрочем, это единственный признак, по которому опознали ее личность, так как труп этот также был неузнаваем.
И тут я кое-что припоминаю и начинаю
