негров все воины именуются братьями) несут их на плечах. Они тоже прошли надлежащие ритуалы. Спущенные наконец на землю, девочки начинают танец, склоняясь вперёд и не сводя глаз с шёлковых красно-жёлтых платков, которыми они машут, словно пылающими цветами, выбрасывая ноги в сторону отточенными и стремительными ритмичными движениями. Эти непростые па они исполняют поочерёдно: пока одна склоняется к самой земле, чуть повернув в сторону точёную головку, которую венчает диадема, вторая выгибается назад, тоже почти касаясь головой и руками земли, линия живота образует полуокружность.
Танцуя, они приближаются к зрителям и касаются их руками, словно пытаясь соблазнить. Веки сомкнуты, движения фривольны, и всё это воспринимается как надрывное торжество, болезненное таинство. Я фотографирую происходящее – выбеленная идолопоклонница явно получает от этого удовольствие и старается оказаться поближе, а девочки бросают на объектив испуганные взгляды, но танца не прекращают. Я маню их к себе, чтобы одарить, и они подходят робко, стыдливо, опустив ресницы и потупив головы, а дорогое убранство тяжёлыми гроздьями покрывает их высокие выпуклые лбы. Я даю им денег и несколько раковин каури, которые африканцы порой используют при расчётах друг с другом, но мелочи вроде стекляруса я с собой не захватил и прошу крестьян прислать ко мне какого-нибудь парнишку, чтобы я с ним передал и эти подарки. Те отвечают, что танцовщицы сами придут за подарками, только не сейчас, а часа через два-три, когда завершатся следующие обряды. Перестук тамтамов и весёлые возгласы толпы сопровождают меня до самой околицы.
Продолжаю свой путь: ещё семь километров в гору, в деревню Сегела. Как только я появляюсь, испуганные жители разбегаются по домам, захлопывая двери, через которые в дом можно проникнуть только ползком; лишь после того как моим переводчикам в ходе долгих переговоров удаётся слегка успокоить старосту села, тот пытается уговорить людей выйти к нам. Негры мало-помалу появляются, но смотрят на меня издали, выглядывая из-за своих круглых хижин… Стоит мне сделать шаг в любую из сторон, как все, кто там был, тут же прячутся. Напрасно переводчики зовут, хлопают в ладоши, подманивают их как зверьков. Сегельцы – меткие стрелки, вид у них дикий, свирепый, с глазами, расположенными почти на лбу. Не так давно белые столь жестоко покоряли их, применяя оружие, что теперь любого белого человека они воспринимают как страшную угрозу.
Сегела всё ещё остаётся одним из самых живописных гнёзд, в котором обитают безумные ведьмы, идолопоклонники, люди-пантеры и людоеды; это гнездо, притулившееся среди высоких скал вплотную к джунглям. Вокруг – абсолютная тишь. С одной стороны, в направлении далёкого океана, – мрак и ужас джунглей, с другой – мрак и ужас гор Либерии; всюду бездорожье и смерть. Единственной связью с миром для Сегелы стала узкая тропа, ведущая в Ман. Здешние круглые хижины увенчаны остроконечными соломенными крышами, стены земляные, а дверные проёмы настолько низкие, что пробраться в них можно только на четвереньках, что крайне редко встречается в других деревнях и свидетельствует о недоверчивости жителей Сегелы, так же как и ставни из толстого тяжёлого дерева, закрывающие дверные проёмы. Посреди села устроен низкий круглый навес на столбах – здесь крестьяне собираются на совет; чуть поодаль приземистая хижина ведьмы Ламы – главной язычницы села. Стены хижины украшены росписью, в мотивах которой преобладает цвет шафрана, а на двери, которая тут же передо мной захлопывается, изображена голова полубуйвола-полувоина с огромными рогами, захватывающими и часть стены. Голова разноцветная: это сочетание белого, индиго и пурпура.
У горной хижины ведьмы Ламы в деревне Сегела близ Мана. Ведьма в гневе удалилась в дом. 30.12.1928
Больной Блонде, человек-пантера. 30.12.1928
Ведьма, главная личность этого поселения, рассержена и совсем не намерена открывать мне дверь своей хижины. После уговоров старосты она всё-таки впускает меня, но не через главный вход, а через боковую дверцу и тут же прячется в угол – она сильно испугана. У неё на груди множество гри-гри и прочих орудий колдовства. Эта колдунья меня впечатляет не больше, чем любая наша цыганка. Я, можно сказать, даже доволен тем, что она отказывается «посмотреть в окошко» моего объектива: в круглом помещении тут и там валяются грязные корешки, битые калабасы, чешуйки яичной скорлупы. На стене распялены пыльные шкуры антилоп, крокодилов и ящериц. Неказистый фон для первой жрицы селения.
Появляется некий человек, рослый, с устало опущенной головой, голое тело обмазано уже успевшей высохнуть грязью, и молча смотрит на меня. Это больной Блонде. Приплюснутая голова, безучастное выражение лица, странный взгляд – так мог бы смотреть и буйвол. Черты лица примитивны, в них ни грана духовности, и это вызывает ощущение трагедии. Он неохотно нарушает своё молчание, словно выныривая, как буйвол из стоячих вод пото-пото, чтобы ответить на вопросы переводчика. У него боль в груди, и она неизлечима, прогнать её нечем. Переводчик говорит, что этот человек, да и не только он, слывёт человеком-пантерой, и единственным лекарством для него была бы человечина, ведь без неё человек-пантера не жилец. Однако законы белых с этим не считаются, белым невдомёк, что не все жизни одинаково ценны, что жизненное предназначение жертвы, например, женщины или ребёнка, состоит ровно в том, чтобы поддержать жизнь взрослого члена племени. Больной с безучастным видом лежит на циновке между хижин. Не видать ему лекарства, и, таким образом, он обречён на смерть, которая, если бы он загрыз свою младшую невестку, шурина-малолетку или кого-нибудь ещё из своих сородичей, ему бы всё равно следовала. Кровь и плоть родни наделяют наибольшей силой. Но теперь это всё равно – загрызть нельзя, хотя и есть вероятность того, что французские власти не раскроют преступления. Скорее всего, жаловаться властям никто не станет, а им какая разница – одним негром больше или меньше. Но если в Басаме ещё как-то можно выявить пропажу, то в Сегеле это почти невозможно. Примерно такая мысль могла бы однажды созреть в буйволиной голове больного, сколь бы пустой она ни была. Все его родственники знают, что она должна созреть, а так как они рискуют стать жертвой в первую очередь, то боятся его пуще других. Либо однажды Блонде облачится в шкуру пантеры и, насадив себе на пальцы ног пантерьи когти, которые прячет в джунглях, подкараулит и убьёт первого попавшегося из родни – своего же брата Тиу, или невестку Моне, или племянника Варинью, либо же они вовремя купят нужный корешок у той же самой ведьмы, и это поможет Блонде поскорее
