присущи человеку не по его вине. Христианство приписывает их его вине, а именно: грехопадению прародителей и последовавшей общей испорченности человеческой природы. Значительный вклад в разработку этого учения был внесён Августином. Христианин обрекался догматом первородного греха на вечную муку борьбы со своей будто бы ущербной плотью и духовностью. В его душе явились два новых чувства, неизвестные язычникам: чувство вины за грех прародителей и чувство стыда за свою испорченность. Христианство культивировало и поощряло эти чувства. На этих двух основаниях зиждется христианское учение о будущем спасении. Чтобы было возможно спасение, должен быть возможен спасаемый, а для этого должен быть возможен грех. Образ жизни идеального христианина с многочисленными ограничениями естественных потребностей духа и тела был под силу немногим. Так сложился в христианстве особый тип человека – праведники. Они были первыми жертвами нового, христианского взгляда на человека.
Было только две вещи в жизни Августина, которые сильнейшим образом волновали его: Бог и его собственная сексуальность. Первого он исступлённо любил, вторую столь же исступлённо ненавидел. В борьбе с похотью он неизменно оказывался побеждённой стороной. Свою похоть Августин победил только в преклонном возрасте, когда победы такого рода уже не могут вменяться в заслугу. Нельзя исключить, что современная психиатрия усмотрела бы в отношении Августина к сексуальности симптомы психического расстройства. В таком случае у истоков культа девственности и воздержания, помимо взглядов Христа и Павла, лежат душевные муки психопата. А если взгляды первых двух объясняются отсутствием у них полового влечения, то остаётся признать, что в основании этого важнейшего христианского культа лежат представления двух лиц мужского пола, в половом отношении неполноценных, и одного психопата.
XVII. Сексуальное влечение. Аспекты
Два сильнейших инстинкта всего живого – инстинкт самосохранения и инстинкт продолжения жизни. Всякое вмешательство в эти инстинкты будет неудачно, всякая борьба против них бессмысленна. Обязанность сохранения и продолжения жизни возлагается творцом на само творение, осуществляется она через чувство голода и половое влечение. У истоков жизни стоит принцип дуализма – двуполости всего живого (для самых примитивных организмов – принцип деления), которому подчинена не только животная, но и растительная жизнь. Принцип дуализма прослеживается во всём, даже в строении материи и её основополагающих законах – законах притяжения и отталкивания. Ещё до того, как были сотворены два пола, были сотворены частицы материи как материал для будущего мира, главным свойством которых были притяжение и отталкивание. Вопрос о причине принципа двуполости для всего живого расширяется тем самым до вопроса о причине двоякости всякого начала вообще.
Бог может всё, и потому он мог бы и жизни дать продолжаться вечно, но по известным ему одному причинам он не пожелал этого сделать. Человеку бесконечно тяжело осознавать, что желание вечной жизни, которое является в нём одновременно с осознанием своей смертности, неосуществимо для него. Вечная жизнь для живого существа возможна только в форме передачи собственной жизни другому существу. Такова форма бессмертия, доступная человеку, и другой не предвидится. И тут является христианство и предлагает человеку не пользоваться даже этой формой бессмертия, даже этим даром Бога – пусть не удовлетворяющим человека, но всё же великим даром. То, что установлено Богом, и отменено может быть только им. Бушующего пламени не залить стаканом воды – именно таково половое влечение по отношению к воздержанию. Оно было задумано неодолимым для человека, чтобы он не стал господином над жизнью и смертью, над собственным существованием.
Но совершенно необъяснимым отрицательное отношение христианства к плоти и сексуальности не является. Враждебность человека к собственной сексуальности и другим проявлениям своей животной природы – явление дохристианское, универсальное. Человеку нелегко даётся сознание того, что он лишь животное, хотя и разумное – со всеми свойственными животным инстинктами и физиологическими функциями организма. Неприятие христианством полового влечения проистекает из более глубокого основания, чем рекомендации Христа и Павла. Сексуальность человека объективно даёт множество поводов для её неприятия. Проявления страсти, несообразные с морально-эстетическими критериями красивого и достойного, неприятны нам. Не случайно способность противостоять страстям была причислена греками к четырём кардинальным добродетелям. Удовольствия, выходящие за грани морально или эстетически допустимого, порождают неудовольствие как побочный феномен. В этом нет противоречия: противоречиво выражение «неприятное удовольствие», но не выражение «удовольствие в каком-то аспекте неприятное». Морально-эстетический критерий может быть противопоставлен моральному критерию как более общий: моральный критерий регулирует только моральную сторону отношений между людьми, морально-эстетический критерий регулирует всё поведение человека, делая любой его поступок приемлемым или неприемлемым для других и для него самого с моральной или эстетической точки зрения.
Человека неприятно поражает тот факт, неизбежно открываемый когда-то для себя каждым, что он, творение разумное, духовное и этим возвышающееся над другими одушевлёнными тварями, ничем не отличается от них в способе размножения. Существо, одарённое разумом и чувством высокого и прекрасного, не может в глубине души не стыдиться этого акта и того, что он обязателен для него. Этот вид стыда присущ только человеку. В. С. Соловьёв («Оправдание добра») полагает даже, что из полового стыда возникает совесть, категория более высокая, чем стыд, а на этом основании позже складывается нравственность:
«Чувство стыда по самому существу своему заключает порицательное суждение о том, чему оно противостоит. То, чего я стыжусь, самим фактом стыда объявляется мною дурным или недолжным»[142].
«Основное нравственное чувство стыда фактически заключает в себе отрицательное отношение человека к овладевающей им животной природе. Самому яркому и сильному проявлению этой природы дух человеческий, даже на очень низких ступенях развития, противопоставляет сознание своего достоинства: мне стыдно подчиняться плотскому влечению, мне стыдно быть как животное, низшая сторона моего существа не должна преобладать во мне – такое преобладание есть нечто постыдное, греховное»[143].
Любовный акт, как правило, не совершается на виду у других, в чём опять же проявляется различие между человеком и животным. Но человек, хотя и стыдится того животного удовольствия, которым сопровождается этот акт, любит это удовольствие и ни при каких условиях не откажется от него. Эта раздвоенность в отношении к собственной сексуальности проявляет себя во всём. Нужно снова и снова примирять между собой эстетически приемлемые и неприемлемые моменты в сфере отношений между полами. В случае любовного акта дух и плоть желают того же, но если для плоти безразлично, каким путём достигается желаемое, то для духа это небезразлично. Для духа оскорбительны и движения тел при соитии, и многое другое. Страсть искажает и уничтожает мистический момент в этом акте, момент чуда. Люди тонкого склада души многое бы
