сколько можно своих людей там обучить.
Вот и пойдет Никула сперва Герасима уговаривать, а потом, коли уговорит, в чем я не сомневаюсь, из Смоленска по Днепру в Киев, дальше в Крым, из Сурожа в Царьград.
— Сманивать ремесленников и архитектов искусных, узнавать, есть ли кто из алхимиков.
— Уж не золото ли их диавольское тебе нужно? — вскинулся Зиновий.
— Мне нужны их приборы, игумен. Перегонные кубы, сосуды, чаши, резцы, лжицы. И книги, как можно больше книг.
Тут возражений не последовало. Учится, учится и учиться, для чего крайне необходимы книги и наставники. Вопреки сложившемуся у меня со школы мнению, литературы тут хватало, и не только духовной или апокрифов. Каждый князь как минимум читал «Александрию», «Поучение Владимира Мономаха» и «Девгениево деяние», лежали в книжарнях списки «Сказания об Индийском царстве», повести об Акире Премудром, о разорении Рязани Батыем, о посаднике Щиле, о взятии Царьграда крестоносцами, о Темир-Аксаке. Читали про татарского баскака Шевкала, «Задонщину», «Мамаево побоище», о нашествии Тохтамыша, ехиднейшую повесть о Митяе… И это не говоря уж о том, что каждый образованный человек, совершивший путешествие в дальние страны, непременно писал «Хождения» — дорожные дневники и заметки.
Так что есть у меня шанс войти в историю как создателю крупной библиотеки, а чтобы не постигла ее судьба книг Ивана Грозного, размещу ее в спокойном месте, до которого ни один враг не достанет за всю российскую историю — в Кирилло-Белозерском монастыре. Ну и кой-какие меры насчет пожарной безопасности тоже приму, есть у меня идейки.
На обратном пути я с удовольствием заметил, что сжать успели все — во всяком случае те поля, что были видны с дороги. Успели и повязать снопы и собрать их в бабки — по шесть-восемь штук стоя колосьями друг к другу, накрытых сверху еще одним снопом. И точно, издалека очень похоже на бабу в платье.
В Радонеже волостель обрадовал что вместе с ратными успели не только убрать, но и свезти к большому овину немалую часть и работы осталось немного, довезти остатки да высушить все. Как будут сушить при дожде, неясно, но вопросы я придержал и переглянулся с Никулой и сотским — задержимся на денек?
Сушили в овине, выстроенном над ямой поодаль от жилья. Свезенные с полей мокрые снопы закидывали деревянными вилами через сенцы на жердяные сушила, насаживали вплотную. Как только набивали всю площадь, начинали ставить второй ряд, колосьями вверх и вниз, попеременно и так далее, пока места хватит. Ребятня и бабы тем временем натащили негодного дерева — коряг, пеньков, кривых сучьев да коры, все это богатство складывали в ямник под овином, а потом в подлаз нырнул мужик, повозился там с огнивом и трутом и выскочил, когда пошел едкий дымок.
Деревянный мусор разгорался, горячий дым валил все гуще и выбивался из-под засыпанного землей и крытого соломой наката.
Вокруг, мокрые и обтруханные соломой, но довольные, стояли и смотрели на дело рук своих ратные и мужики вперемешку. Даже книжник Никула не удержался и тоже набивал овин вместе со всеми, один я торчал без дела, впрочем, из меня крестьянин полное говно.
Всю ночь у ямника, сменяя друг друга, сидели мужики и следили за огнем — не хватало еще такими трудами собранный урожай спалить по оплошности. Наутро сухие снопы поволокли обмолачивать, а волостель, сияющий как масляный блин, провожал нас в Москву, не переставая благодарить и кланяться.
Под Москвой поля стояли голые, только кое-где виднелись невывезенные бабки или одна-две, специально оставленные до снега. В деревнях рвали здешний картофель — позднюю репу, основу питания на Руси лет на триста вперед. Тут коли запас на зиму телегу репы — значит, до весны дотянешь.
Бабы вязали собранный лук в косы и таскали в избы, где он будет висеть всю зиму у печей. При виде этой пасторали, Никулу пробило на философию:
— Отрадно Богу христианский род, работающий на земле зреть! Каждый свой труд знает, каждый Божьей милостью плоды труда своего получит, и никто кроме него самого сей труд не свершит. Каждый в своем дому живет…
Дома тоже почти одинаковы, что у смерда, что у князя — клеть[14], вокруг клети еще несколько, только в тереме больше горниц, а у крестьянина жило, а вокруг него в таких же клетях-подклетах и житница, и хлев, и сенник и бог весть что еще. Впрочем, у меня точно так же — подклеты, в них службы, в клетях жилье, в горницах-светелках мастерские, вокруг конюшни и амбары для сена и зерна, прямо как у крестьян, только размерами и числом поболее, да крыша местами с позолотой. И княжеский двор, по сути — та же крестьянская семья, но большая и без родственных связей. Все, от последнего закупа до великого князя, верят одинаково, говорят одинаково, думают одинаково и работают, от мала до велика. Нет здесь праздных в принципе, невозможны такие персонажи, как моя Ольга, чтобы по кабакам и вернисажам разгуливать, а заниматься только своей собачкой. Здесь боярыни и княгини не лясы точат, а занимаются немалым хозяйством, ведают запасами, кухней, челядью, теми же рукодельницами, портами то бишь одеждой, бельем, хранят мягкую рухлядь… Ух, даже голова закружилась, когда представил, что там на тонкие Машины плечи упало. Надо бы узнать, справляется или нет, а коли нет, найти ей в помощь еще двух-трех ключниц. Пусть они сейчас, в самую горячую пору, когда надо принять корма и заложить их на хранение помогут, а потом мне доложат.
Вот так. Никаких ресторанов, отелей, клинеров и прочего аутсорса, сперва бы до управляющих дорасти, чтобы сбросить на них часть вопросов, забыть и спрашивать только за результат. А пока хочешь, чтобы сделали хорошо — если не сам делай, то сам вникай до последней мелочи. И как у земледельца лень и огрехи покажут себя осенью, в урожае, так у князя его каждодневные дела и заботы проявятся потом, позже, иногда через несколько десятилетий или даже веков.
С Никулиных умствований меня тоже пробило, и до холодного ужаса в сердце я осознал, насколько мои деяния могут поднять или угробить страну. И что вот эта общая жизнь — основа единства, которое и помогало русским выстоять во всех невзгодах, прежде чем выросло сильное государство.
Даже слишком сильное — всегда у нас был перекос в сторону единоначалия против общественной жизни, чересчур велик уклон в военно-феодальную сторону, слишком «люди государевы» выше «презренных коммерсов»… Возможно, таков путь, избранный московскими князьями, но я попробую малость
