а зимой и подавно, пошли все вместе назад, быстрее получится.
– Родные – взмолился я – давайте рискнем, время уходит, может, успеем до темноты на место выйти, бог его знает, что там за костер, кто у него греется.
Четверо согласились идти со мною, остальные заспешили в обратный путь. Пока мы спускались до тропы, хватаясь за все, что хоть как-нибудь держится, я мысленно благодарил того парня, умница, ведь углядел же, так бы разошлись сейчас, и сайгачили бы по тайге без пользы. Добрались до стланика, еле приметная тропка круто уходила вниз, следы копыт говорили о том, кто ей пользуется. Где на ногах, где на заднице, мы спустились с гольца метров на двести. Вдруг, тропа стала уходить вправо, к краю широкой котловины, которая лежала прямо перед гольцом. Что делать, идти по тропе стало опасно, очень крутой наклон, спускаться дальше, на дно котловины, в надежде найти проход. Решили пройти по тропе, не успел я сделать и двух шагов, как снег подо мной просел, и я заскользил вниз. Перевернувшись на живот, я распластался на склоне, пытаясь замедлить скольжение, хватаясь руками за кустарник. Остановился метрах в ста, ниже по склону, мужики, глядя на меня начали спускаться по уступам на дно котловины. До места старта я добрался за час, осторожно, где на коленях, где по-пластунски, рисковать больше нельзя. Теперь надо догонять своих, они были уже далеко внизу, только не спеша, а то и опередить можно. Спустился с гольца, а парни уже идут мне навстречу, поворачивай обратно, говорят, не пройти тут, недаром тропа ушла в сторону. Провались все пропадом! Матерясь, мы стали карабкаться вверх по уступам, критику в мой адрес я терпел молча, иногда она даже помогала мне. На вершину выбрались уже в полной темноте, о том, чтобы спуститься с гольца по склону, попытаться догнать вторую группу я и не заикался, могли бы запросто скинуть меня обратно. Переночевали, на рассвете, вдруг, откуда-то с подножия гольца бахнул выстрел, за ним еще один, мы ноги в руки и вниз. Не доходя метров триста до подножия горы, с тропы я увидел внизу дым от костров, возле начала подъема расположился какой-то лагерь. Мы ускорили шаг и через полчаса увидели своих, нам навстречу поднимались двое, тот высокий парень, который разглядел костер и еще один.
– Ну что – закричал я с уступа срывающимся от волнения голосом – нашли, живой.
–Живой – Владимир поднял голову, стараясь рассмотреть меня снизу, увидел, улыбнулся – живой, живой.
Слава тебе Господи, ну Жора сейчас я тебя метелить буду. Подошли к лагерю, а народ уже в путь собирается, костры погашены, только нас ждут. Возле костра, на самодельных носилках лежал Жорка. Лицо все забинтовано, один нос торчит, кисти рук тоже, из- под рукавиц бинты торчат, на правую ногу мужики наложили шину, видать перелом.
– Что с ним – спросил я и положил ему руку на плечо, тихонько потряс, – Жорка, Жорик.
– Оставь его, спит он, – Володя убрал мою руку с Жоркиного плеча – идти надо бригадир, времени мало, до дома еще двое суток скорым шагом. По дороге расскажу, тронулись мужики.
– Что с ним – повторил я свой вопрос, стараясь не отставать от носилок.
– Перелом, видать сорвался с горы, померз сильно, и рассомаха его погрызла местами – коротко объяснил Владимир – мы ему промедол вкололи на всякий случай, и сладким чаем напоили.
– Как рассомаха – удивился я и тут вспомнил о Сером – подождите мужики, а где собака, с ним же собака была?
– Не было собаки – ответили мне – рассомаха была, а собаки не было. Были там следы какие-то, но собачьи или волчьи, разбираться времени не было. Он без сознанья был, когда мы нашли его, руки и лицо в крови, видать, стерва, недавно ушла, нас услышала. Растормошили его кое-как, еле языком ворочает, ослаб с голоду. Вокруг себя все, что можно пожог, на карачках, видать ползал, прав ты был бригадир, не долго ему оставалось.
Чушь какая-то, про себя думаю, чтобы Серый человека в беде оставил, не было такого никогда, шесть лет с ним ходим. Ладно, разберемся, когда Жорка в себя придет.
– А карабин – спохватился я – карабин где?
– Не было карабина – последовал ответ – ни карабина, ни рюкзака мы не нашли, наверное, потерял, когда с карниза летел.
В деревне мы были на следующий день, к вечеру. Жорка очнулся ночью, попросил пить. Попытались снять бинты с лица, чтобы напоить, но они присохли намертво. Решили оставить их до больницы, прорезали ножницами дыру возле рта.
– Как ты – я осторожно поддерживал его за голову, убирая стакан, – ты слышишь, Жорка, как ты, что случилось с тобой?
– Ноги – тихо послышалось из-под бинтов – ноги есть.
– Есть – ответил Степаныч – перелом только, что случилось с тобой, где Серый?
– Лавина – прошептал Жорка – снегом нас снесло, дайте пить мужики, горит все, сил нет.
– Потерпи, нельзя тебе пока – я промокнул мокрой тряпкой его оплывшие губы – потерпи до больницы. Какая лавина, ты на гольце был?
– Не дошел – ответил он – на подъеме, с тропы увидел, что бараны по гребню с гольца уходят, не пройти там, решил к ним с другого краю подобраться, когда они на лежке будут. Серого на поводок привязал, чтобы не спугнул.
– Жора, Жора – тихо позвал я его после минутного молчания – что с тобой?
– Не увидел – прошептал он – снежную шапку над собой не увидел, когда выцеливал, извини бригадир. Горит все, не могу больше.
Через пять минут он уже бредил, бормотал, потом стал метаться. Промедол колоть больше нельзя, пришлось сидеть с ним до утра, по очереди. Как проснулся, пошел к Жорке, у него дежурил Сергей.
– Ну, как он – спросил я – мечется?
– Затих – ответил Сергей – а час назад держать пришлось. Все просит кого-то уйти, то матерится, то умаляет, руками машет, как мельница, намаялся я с ним.
– С рассомахой своей опять схватился – предположил я.
Через час пришел медицинский уазик и забрал Жорку, сначала в район, а оттуда на вертолете в Комсомольск. Перед отъездом я нашел Владимира, того парня, что спас Жорку, поблагодарил, и попросил его, как сойдет снег побродить в тех местах, может быть, карабин отыщется.
– Слушай Володя – сказал я, пожимая ему руку, – чем черт не шутит, если вдруг пес наш объявится, он живучий,
