состоялся такой разговор.
— Не волнуйся, — сказал паракимомен, сидя с Игруном на коленях и водя жилистой ладонью по спине кота. — Я добьюсь, что Никифор переменит своё решение. Сможешь жить ближе к Феофано — например, в Халкидоне Будешь еженощно ездить к ней через Босфор.
Рыжий армянин покраснел. Произнёс, отводя глаза:
— Я прошу без пошлых намёков. Речь идёт о чести императрицы!
— Что ты, что ты! Я не стал бы намекать на несуществующие вещи... Пошутит, пошутил. Буду говорить откровенно: ты мне нужен, Цимисхий.
— Для чего?
— Знаешь, для чего... Василевс Никифор Фока — политический труп. Он зарвался Задушил всю страну налогами, запретил монастырям земли покупать и так далее. Больше тебе скажу: хочет оскопить императоров Константина и Василия и отправить их в монастырь. А престол завещать брату Льву..
— Быть того не может!
— Правда, правда. Без тебя я не справлюсь, но и ты без меня ничего не сможешь. Надо быть в союзе. Если победишь — станешь василевсом. Гарантирую.
Иоанн посмотрел на евнуха с недоверием:
— Ты, Василий, хочешь уничтожить меня? Я начну собирать людей, а Никифор потом будет извещён? И отрубит мне голову?
— Сомневаешься? Правильно делаешь, Цимисхий. В наше время нельзя доверять никому. Я и сам себе иногда не верю... Пошутил, пошутил. Поезжай в имение своё и жди перевода в Халкидон. Сам увидишь, что я не лгу.
Паракимомен был уверен в поддержке Иоанна. Оставался патриарх — неподкупный девяностолетний старик, тоже евнух, сторонившийся закулисных игр. Но, как стало известно Нофу, высший церковный иерарх выражал недовольство политикой Никифора в отношении священнослужителей. В частности, Фока издал закон, по которому сам утверждал всех епископов, — одного желания патриарха было отныне мало. И Василий, оставив Игруна на попечение слуг, покатил в резиденцию главы греческого православия.
Звали патриарха Полиевкт. Высохший, больной, он впадал иногда в беспамятство, рвался в такие минуты изгонять Антихриста из храма Святой Софии, якобы сидящего там под аналоем; но обычно был тих и вял, обожал варенье из вишен и часами слушал, как поют псалмы.
Неожиданный визит паракимомена патриарх воспринял без удивления. Подал руку для поцелуя. И, тряся голым подбородком, произнёс голосом скрипучим и нудным:
— С чем пожаловал, первый министр? Не случилось ли что худое в палестинских землях с войском Никифора Фоки?
— К сожалению, нет, ваше святейшество.
— Почему — «к сожалению»? — вытянул губы Полиевкт.
— Потому что клятвопреступнику не должна удача сопутствовать.
— Наконец-то и ты осознал это в полной мере! — оживился старик. — Я всегда говорил, что Никифор Фока — воплощение дьявола. Мало того, что церковь нашу по миру пустил, так ещё и женился на этой Мессалине-Феофано, будучи крестным отцом её дочери, маленькой принцессы Анны. Это тяжкий грех!
— Да, но вы, как мне помнится, этот брак освятили...
— Мне пришлось. Я потребовал от Никифора: или развестись, или оказаться отлучённым от церкви. А Никифор сказал: «Я выбираю Феофано!» Вот мерзавец!.. Но собрание епископов разрешило женитьбу — в виде исключения... Кроме того, отец василевса — Варда Фока — и ещё протопоп Стилиан присягнули на Библии, что Никифор никогда не крестил принцессу. Ложь, конечно, но, с формальной точки зрения, было чисто... — Тонкая шея Полиевкта, не выдержав тяжести белого клобука, склонилась, и патриарх, утомившись разговором, тихо задремал.
Впрочем, забытье длилось несколько мгновений; немощный старик пробудился, заморгал, закашлял и привёл клобук в вертикальное положение.
— Да? — спросил он. — Так о чём бишь мы?
— Существует мнение, что Никифор Фока исчерпал свой потенциал...
Патриарх посмотрел на Нофа. В целом картина выглядела комично: оба евнуха — сморщенные, сухие, жутко некрасивые, но роскошно одетые — в дорогие материи, вышитые золотом и усыпанные бриллиантами.
— Если вы убьёте его, я буду против, — проскрипел Полиевкт. — Но любой другой способ отстранения поддержу... А кого хотели бы вместо?
— Иоанна Цимисхия.
Патриарх поморщился:
— Тоже запятнал себя связью с Феофано. Но Цимисхий умнее, тоньше, не такой негодяй... с ним сотрудничать будет легче...
Паракимомен встал, кивнул:
— Ваше святейшество, рад, что вы меня поняли. — Он поцеловал Полиевкту руку — Думаю, излишне напоминать, что наш разговор — государственная тайна?
Тот махнул перстами:
— Прочь, прочь ступай, я тебя не видел, ты меня не слышал... Но учти: только не убийство. Прокляну, отреку!..
— До свидания, ваше святейшество, доброго вам здоровья...
И, стуча палкой по шлифованному мрамору, евнух вышел из резиденции. «Только не убийство! — повторил паракимомен. — Говорить легко, сделать трудно. Без убийства не обойтись. Но его представить можно по-разному...»
Этот человек предрешал судьбу половины Европы и части Азии: Византии, Руси, Сирии, Италии. Жилистыми узловатыми пальцами дёргал за ниточки Историю...
Киев, осень 968 года
На могильном кресте было вырезано кириллицей: «Раба Божья Аграфена, урождённая Малуша, дочь древлянского князя Мала Нискинича, преставилась в лето 6476, месяца иуля 6 дни. Упокой душу чистую, праведную!»
Княжич поклонился и поставил на могильный холмик глиняный горшочек с кутьёй (или коливом) — кашей, сваренной из пшеничных зёрен; этим кушаньем поминали усопших. А Добрыня зарыл в могилку несколько яиц и смочил землю брагой из кувшина.
Похоронена Малуша была по христианскому обычаю, так как отец Григорий окрестил её перед смертью, а потом отпел. Рядом высилась церковь Святой Софии. Здесь неподалёку лежал князь Оскол, в летописи названный Аскольдом, тоже крещёный. И аскольдова могила до сих пор в Киеве известна.
— Мама иногда приходит ко мне во сне, — поделился княжич. — Говорит: «Воля, не шали, слушайся Асмуда и дядю Добрыню». Я и не шалю, правда, дядя?
Воевода присел, обнял племянника за плечи:
— Да, наставник тобой доволен. — Он утёр на его щеках бусинки-слезинки. — Скоро я начну тебя обучать разным премудростям военным. Настоящий князь должен не только хорошо читать и считать, говорить по-гречески, геометрию знать и астрономию, но и крепко сидеть в седле, метко стрелять из лука, саблей уметь орудовать, кистенём и палицей.
— «Настоящий князь»! — вздохнул мальчик. — Настоящий князь — Ярополк и ещё Олег. А меня дразнят сыном ключницы.
Взяв племянника за руку, брат Малуши усадил его на скамеечку, стоявшую у ограды, под плакучей ивой, и в тени ветвей, скрывшись от осеннего солнца, произнёс наставительно:
— Потерпи немного. Все узнают, что только ты — настоящий князь. Внук не только И горя,
