заправили баки бензином и маслом. Они все еще были под впечатлением полета и наперебой восклицали:
— …Точненько нацелился на ориентир и, знай себе, веду наш самолет, а лейтенант, чес-слово, сидит у меня как бы за пассажира!
— И я почти весь круг сам пилотировал…
— Это что — по кругу! — прервал их Олег Баранцевич. — А вот я, верьте не верьте, на третьей вывозке сам сажал вот этот бипланчик! — И любовно похлопал ладонью, как по барабану, по упругой плоскости.
Находившиеся поблизости техник и механик перемигивались, посмеивались. Они понимали состояние курсантов и не вмешивались в их оживленный разговор. Особенно петушился Котомкин-Сгуров. Он хвастливо уверял скептически ухмылявшегося Ярославского:
— Доверие — великое дело! А мне инструктор доверил не как нашему вещему Олегу на третьей вывозке, а сразу, в первом же полете, и взлет и посадку!
— Ой ли? — не гася ухмылки, усомнился Владимир.
— Как же, как же! Я сам видел — рука его лежала на борту!
— Одна рука? И наверно, левая?
Уши Котомкина-Сгурова запылали: понял — дал маху. И умолк.
На следующий день вывозные прошли более ровно, и курсанты воздерживались от похвальбы, а через неделю летная подготовка вошла в обычную трудовую колею. По утрам, если полеты назначались с ближнего аэродрома, Тимур, как всегда, отводил своих товарищей к предварительному старту, если же с дальних — группу увозили на машинах, а самолет туда перегонял инструктор, прихватив одного из курсантов. Чаще всего теми счастливчиками оказывались отстающие, а такие уже наметились. Особенно не ладилось с пилотированием у Котомкина-Сгурова, и Коршунов почти всякий раз на перегоны брал его. Ни сам курсант, ни его товарищи не могли взять в толк: что же случилось? Сначала все шло гладко, а потом Сгурича словно подменили — стал нервничать, допускать ошибки. И только Коршунова не смутили неудачи курсанта, он знал: бывает и такое. Чтобы ободрить и вселить уверенность, он говорил ему перед полетом:
— Главное — не падать духом! Все поправимо. Самолет перед новичком, как норовистый, необъезженный конь: быстрее покоряется тому, кто смелее, настойчивее. Поменьше резкости и побольше уверенности. Не забывайте — вы властелин над ним. Взлетайте!
Курсант давал газ, и самолет, виляя из стороны в сторону, начинал разбег…
В один из таких напряженных учебных дней Тимур получил два письма: одно — в служебном конверте наркомата обороны, другое — в простом. Ворошилов интересовался ходом учебы и настроением, спрашивал, не скучает ли он об артиллерии. И, как всегда, желал отличных успехов. В другом письме — всего несколько фраз: «Здравствуй, Тим! Где ж твое обещание о… каждом выходном? Я ж говорила — преувеличиваешь. Но не сержусь. Догадываюсь — занят и в будни и в выходные. По себе сужу: уйма неусвоенного материала! Пишу тебе прямо на лекции, а это нехорошо. И все же откликнись. Жду и… (какое-то слово тщательно зачеркнуто). В.»
«Ох, Верка, Верка! До чего ж ты славная девчонка. Каюсь! Каюсь и — исправлюсь».
Не откладывая на завтра, он прошел в ленкомнату эскадрильи, сел за столик, тот, что придвинут к простенку с портретом Ворошилова. С минуту курсант и маршал как бы смотрели друг на друга. Ворошилов был изображен в парадной форме, с непривычно суровым лицом.
Тимур представил Климента Ефремовича таким, каков он в жизни, — простым, душевным, доступным, вырвал из тетрадки два листа и на одном из них старательно написал ответ своему опекуну:
«Дорогой Климент Ефремович!
Только что получил Ваше письмо и спешу ответить на него. У меня с учебой обстоит все благополучно. Обучение поставлено и обеспечено всем необходимым. Так что нечего уж тут говорить — все в наших руках. Хотя нельзя и сказать, что теория, которую нам преподносят, — пустяк. Программа хоть и сжата, но по объему не уступит ни одной программе авиационного училища. По крайней мере, все необходимые предметы здесь проходят, и проходят очень глубоко и подробно. Однако, признаться, думал я, что намного цегче будет. Дело не в том, что предметы трудно даются, а в нехватке времени. Буквально каждую минуту приходится использовать, и не просто использовать, но стараться как можно рациональнее использовать. И все же я настолько втянулся в ритм учебного процесса, что успеваю не только усвоить материал дня, но и выделить ежедневно 15–20 минут на французский язык, чтобы не забыть…
Эх, Климент Ефремович, если бы я только мог описать Вам, какое у меня было ощущение, когда я в первый раз поднялся в воздух. Какая уж там артиллерия! Теперь я уже имею 2 часа 44 минуты налета (с инструктором, конечно). Инструктор у нас замечательный — лейтенант Коршунов, он окончил Качу отличником и имеет уже три выпуска.
Вот только обидно до смерти: самый разгар полетов, а завтра проклятый выходной день! А летать убийственно хочется!..»
Подписался, запечатал в конверт, четко вывел адрес и, сдерживая улыбку, задумался над другим, чистым листом…
3
«Проклятому выходному дню» предшествовал день, потрясший вторую эскадрилью непредвиденным случаем. Впрочем, «случай» был расценен как серьезный проступок, и за него строго взыскали с виновника.
…После теоретических занятий Тимур написал ответы на полученные письма из Москвы и, находясь еще под их впечатлением, вышел из казармы. Он решил те самые пятнадцать — двадцать минут, которые ежедневно выделял на иностранный язык, использовать не за книгой и тетрадкой, а, говоря армейским языком, «на местности». Сначала попадавшиеся на глаза предметы, потом красочные пейзажи с ходу переводились полностью или частично на французский. Шагая по главной аллее, он вышел на окраину городка и огляделся: впереди убегала вдаль дорога к Альминской долине, справа пестрела целинная степь, где располагался их ближний аэродром, с которого время от времени поднимались самолеты.
— Кулер лекаль… что означает местный колорит, — вслух произнес Тимур. — Крымский кулер лекаль весьма своеобразен… Парти де плэзир — увеселительная прогулка… Сегодня я позволил себе совершить нечто вроде парти де плэзир…
И неожиданный окрик:
— Э! Курсант! С кем говоришь, э?
Оглянулся — на вершине ближнего столба электропередачи, тянувшейся по-над дорогой, в небрежной позе верхолаза застыл Ахмет. Внизу пощипывала траву лошадь.
«Странно, как я их раньше не приметил?
