гальки. На полях волновался ячмень, и светло-зеленые снопы гнулись под порывами ветра. Ветер хлестал землю, и паранджи хлопали, как штормовые паруса, относя женщин к краям полей. Склоны были в крапинках верблюдов. Горы, мелея, пенились опушками. Вдали, венчая их высоты, алмазные вершины Гиндукуша держали белое небо. И все это великолепие обжигало афганское солнце. Лейтенанту было двадцать пять. Он смотрел на горы и думал о Франсуа Мориаке: накануне вечером он читал в палатке посреди лагеря «Блокноты», которые этот старый негодяй-католик печатал в «Экспрессе», пересыпая их афоризмами вроде «Есть такая высота, за которой исчезают дурные мысли».
– Как можно писать такую чушь?
– Простите, господин лейтенант?
Молодой офицер забыл, что связан с командирами отделений аудиосистемой «Фелин», вмонтированной во французские каски с тех пор, как Франция вернулась в НАТО.
– Ничего, Гармиш, держите дистанцию.
– Есть, господин лейтенант, – ответил сержант Гармиш.
«Интеллигентские бредни», – подумал он про себя.
А потом забыл про Мориака и сосредоточился на патрулировании. Солдаты медленно шли по деревне Азамей, заглядывая за низкие стены, проверяя колодцы и трубы каналов, приветствуя жестом крестьянина, спешно свернувшего к полям, и отводя взгляд, когда попадалась кучка женщин, собирающих в садах плоды. В целом афганцы им улыбались, но иногда просто проходили мимо, и солдаты чувствовали потом на затылке их взгляд, гадая, не прячет ли этот тип в тюрбане, с мотыгой на плече какого-нибудь мерзавца с американских ориентировок.
Весь этот конфликт был охотой носорогов за хамелеонами.
В лабиринте.
На сегодня задача была прощупать обстановку, оценить градус враждебности населения. Штаб называл такие вылазки «разговорный патруль». А разговор порой был короткий: с 2006 года число диверсий возросло. С помощью винтовок Драгунова, продававшихся на пешаварском рынке по тысяче долларов штука, снайперы за полтора километра начиняли лобные доли французских солдат 7,62-миллиметровыми пулями. Были еще и мины на обочинах дорог, которые отрывали ноги по самый пах и подрывали броневики. Лейтенанту казалось, что в деревне слишком тихо. Он не любил обманчивую тишину.
Мориак его разозлил. Утро чем-то смердело.
В 12:29 первый французский солдат показался в прицеле. Сулейман почувствовал, как в животе разлилась горечь. «Французы!» Все точно, не соврал тот тип из афганской полиции – значит, не мразь.
– Зафар, зови командира, – велел Сулейман.
Треск рации.
– Хаджи Захер? Да пребудет с вами милость Аллаха. Вас просит «крайзи франсузи», он их засек.
Люди Хаджи Захера, полевого командира долины Вазир, называли Сулеймана «сумасшедшим французом». Уехав из Франции, он год провел в пакистанском учебном лагере в округе Читрал. Потом присоединился к группе моджахедов, перейдя через ущелье к востоку от Каписы. Он покорил джихадистов своего отряда яростью в бою, знанием текстов, радикализмом, меткой стрельбой и ореолом тайны, окружавшим судьбу этого воина, приехавшего из парижских пригородов, где, как слышали его боевые товарищи, у девушек вместо трусов шнурки, и они нарочно носят их так, чтобы торчало из штанов, прямо на улице. В прежней жизни Сулеймана звали Брагим. Он вырос в тени высотки, именуемой «Ландыш», где-то в Дранси, почти не видя солнца. Ощущение, будто падаешь в бездонный колодец, – все, что осталось от детства; за ним – подростковые годы без воспоминаний. Месяцы размеренно шли друг за другом: поджоги тачек, часы на шухере у лестниц в подъездах, унижения от легавых. В шестнадцать он перестал просиживать в школе штаны, потому что понял, что такие, как он, девчонок не интересуют.
Чтобы поднять деньжат там, где он жил, ему не хватало ни хитрости, ни агрессивности. Он только подражал другим, но видел черту и мучился, когда не мог ее перейти. Посредственность и трезвый взгляд – дурная смесь. Он все сильнее натягивал капюшон и находил под ним бесконечный простор для разбитых надежд и пережевывания собственной злобы. Однажды после двенадцатичасового задержания, которым завершилась ночь бензиновых костров в соседнем районе, с ним поговорил имам, знавший его отца. Имам был молод, и Брагима поразил его энергичный, горящий взгляд. Он не стал петь ему старую песню о добродетелях из Корана, вместо того он сказал: «Я сделаю тебя сильнее всех этих слизняков, перешедших тебе дорогу, я дам возможность взять реванш за все потерянные годы». Брагим ищет смысл бороться? Он хочет жить духом, действием? «Сила и слава» – вот что предлагал ему юный проповедник…
Сила и слава. Услышать эти два слова во Франции теперь можно было лишь из уст имама.
Брагим внимал человеку, снискавшему всеобщее уважение по эту сторону окружной трассы. И вступил в тайную сеть. Имам поздравил новобранца.
Он оказался самым фанатичным и самым одаренным в медресе.
Брагим начал закалять душу на огне Корана. Спустя два года, проведенных в местной мечети, где они приобщались пока лишь к сурам и трактовке хадисов, Брагим достаточно созрел, чтобы отказаться от своей прошлой личности и получить имя Сулейман, а вместе с ним – билет на самолет в Исламабад, откуда нужные люди перевезут его в район Читрал, в тренировочный лагерь Северо-Западной пограничной провинции. Ему было восемнадцать. Афганская граница проходила в тридцати километрах от лагеря.
Хаджи Захер с рацией в руке внезапно показался из пристройки.
– Сколько их, Сулейман?
– Пока вижу только троих, – ответил Сулейман, – с ними еще военные из Национальной армии, идут по бокам. И парни из полиции. Наш тоже.
В 12:35 в прицеле Сулеймана показался лейтенант.
– Всевышний Аллах!
– Что такое? – спросил Хаджи Захер.
– Ничего, – ответил Сулейман.
На спине у него выступил пот.
Сулейман узнал его сразу. Квадратный лоб с тремя бороздами морщин, голубые глаза, посаженные чуть ближе обычного, отчего он походил на спаниеля, длинный тонкий нос и слишком маленький рот, будто лежит на мощном подбородке. Это был он.
– Не угомонился боров.
Сулейман взял бинокль и вжал его в орбиты глаз. Он закусывал губы от напряжения, обнажая белый ряд зубов. Тут он разглядел, что из кармана офицерской формы торчит берет.
– Лейтенант десантуры! Сволочь, – прошипел он…
Сулейман знал, что после школы парень пошел в военные. Ребята, с кем он раньше ходил в школу, поговаривали, что этот бледный червяк поступил на офицера благодаря вечерним курсам. Когда отец – старший сержант и боготворит армию, удивляться нечему. Но он и подумать не мог, что однажды увидит его в Афганистане, в какой-то вазирской деревушке, через прицел винтовки.
– Хаджи Захер, я доброволец, – сказал он вдруг.
– На что доброволец, Сулейман?
– Я остаюсь здесь с винтовкой. Валю главного французского офицера. Потом, если успеваю, набиваю их свинцом, пока они не засекут, где я.
– Это самоубийство, брат, мы на виду, если выстрелить, нас разнесут, нас слишком мало. У них есть
