всём виноват этот Зиммер! — решил Лакс, вне себя от злобы разочарования. — Из-за какого-то проходимца вся моя жизнь поворачивается иначе. Всё рухнуло!.. Сиди всю жизнь за столом канцелярии господина Шварца, и, уж конечно, никогда в сановники не попадёшь».
И Лакс, как мелкая и ехидная личность, как бы ради утешения решился мстить своему сопернику, несмотря на его возвышение.
Но он понятия не имел о том, чем, собственно, за последнее время стал этот ненавистный ему человек. Он не знал, что Зиммер завёл три записи, в которые заносил поимённо не только простых дворян, но и имена крупных сановников, генералов, а иногда даже и их жён, если это были умные женщины. А доклады его всегда внимательно выслушивал его начальник.
И немного прошло времени, а, однако, вновь появившийся в Петербурге полурусский, полунемец Зиммер был уже не близким лицом, а почти наперсником Шварца. Он был даже известен теперь страшному генералу Ушакову и, наконец, хотя и ошибочно, был во мнении своего большого круга знакомых почти клевретом самого Бирона.
Действительно, Зиммер был представлен герцогу, но этот не обратил на него никакого внимания в первый раз. Но, вторично увидя его, герцог признал его, ответил на его поклон и сказал:
— Шварц вами доволен. Служите мне верно, и я вас не забуду!
Эти слова, сказанные или брошенные молодому человеку при нескольких лицах, возымели огромное влияние не только на всех в управлении, но даже и на самого начальника его. Шварц стал ещё любезнее и обходительнее с молодым человеком, а главное, видя его почти всякий день, беседовал с ним уже совсем запросто.
Зиммер, продолжая бывать повсюду и делая вечера у себя, где перемешивались русские и немцы, вёл себя просто, открыто, казалось, душа нараспашку; и все его любили, и все доверялись… А он делал своё дело. Он даже делал или вёл два дела зараз. Одно по поручению Шварца, а другое — своё, скрытное и странное.
Одновременно он выпросил разрешение у Шварца быть в той комиссии, которая исключительно занималась разными сыскными делами подмосковных наместничеств и допрашивала разных заключённых, как прежних, уже давно ожидавших своей участи, так и вновь привозимых и судимых.
Однажды он явился к Шварцу и заявил, что у него есть серьёзное дело до него, которое может показаться странным, если не объяснить, в чём оно заключается.
— Я хочу доложить вам об одном человеке, которого вы не любите. Есть некто в Петербурге Бурцев! — заявил он шутливо и улыбаясь. — Он вам известен хорошо.
— Отлично. Близко даже! — ответил смеясь Шварц. — Ему надо на днях прищемить хвост или, вернее, язык.
— Нет! Простите! Напротив того, его надо сделать нашим слугой, — ответил Зиммер смело. — Он старик умный, почтенный и недаром когда-то был лично известен императору Петру Алексеевичу. Он пользуется очень большим уважением среди русской партии в столице, и если бы перетянуть его из враждебного лагеря в наш — это имело бы большое значение в Петербурге. Я с ним теперь близко познакомился и вижу, что он был бы крайне полезен.
— Что же, пожалуй… — отозвался Шварц. — Попробуйте.
— Позвольте мне тщательно заняться этим Бурцевым и узнать, чем и как привлечь его на нашу сторону.
— Разумеется. Разузнайте… Я заранее на всё согласен. Лучше этаких переманивать, чем ссылать и тем увеличивать число врагов.
XVIII
После этого свидания и якобы откровенного объяснения со Шварцем, на следующее же утро, Зиммер, прежде чем отправляться на службу, отправился ко дворцу государыни и стал расспрашивать у встречных, где находится прачечный двор. Его направили внутрь большого двора, и здесь без труда он увидел через настежь отворенные во двор окна несколько больших комнат ниже уровня земли. Повсюду виднелись по крайней мере тридцать или сорок женщин, возившихся с бельём.
Зиммер смело вошёл в двери, в коридор, а затем в первую комнату. Появление его удивило всех. Женщины и девушки — простые крестьянки — прекратили мытье и глаженье и все обернулись на него.
— Кто тут у вас распоряжается всем? — спросил Зиммер.
— Анна Дувардовна! — был ответ ближайших.
Зиммер переспросил. Услыхав снова то же отчество — «Дувардовна», он догадался и заявил, что он бы желал видеть Анну Эдуардовну, чтобы переговорить с ней.
Через несколько мгновений явилась маленькая, худенькая старушка, прилично одетая, и спросила, что ему нужно.
— Вы ли здесь распорядительницей? — спросил Зиммер по-немецки.
— Я! — отвечала старушка.
— Есть ли у вас в числе прачек одна дворянка, присланная сюда в виде наказания?
— Есть две! — отвечала немка.
— Знаете ли вы их фамилии?
— Знала, да, признаюсь, забыла! Я по-русски очень плохо говорю, недавно приехала в Петербург.
— Покажите мне их обеих. Я с ними должен переговорить по делу! Я из канцелярии герцога.
— Пожалуйте! — почтительно заспешила старуха и повела Зиммера в угол третьей горницы, к открытому окну.
Здесь за особым столом стояли две молодые девушки в простых крестьянских платьях, но тем не менее резко отличались от всех других, и, казалось, не одной лишь чистотой и опрятностью одежды. Помимо их платья, видно было, что это не мужички. К тому же они были на босу ногу, и на земляном полу виднелись чистые, белые, не загорелые и не грубые ноги. А руки, занятые утюгами, были точно так же руки барышень, а не мужичек.
Зиммер, быстро окинув их взглядом, тотчас признал сам, которая из двух молодых девушек внучка Бурцева. У девушки был тот же нос с горбинкой, только маленький, и были те же прелестные, большие глаза. При появлении Зиммера она смутилась от его пристального взгляда, и видно было, что она даже испугалась, как бы ожидая, что над ней сейчас стрясётся новая, пущая беда.
Зиммер приблизился к ней.
— Ваша фамилия Бурцева? — сказал он насколько мог мягче.
— Да-с! — отозвалась девушка едва слышно.
— Я недавно чуть не силком познакомился с вашим дедушкой, — улыбнулся Зиммер. — Вероятно, он говорил вам об этом. Следовательно, вы не должны меня опасаться.
— Господин Зиммер?! — удивилась молодая девушка.
— Точно так!
— Да, дедушка мне говорил про вас…
— А вас зовут Елизаветой… но как по батюшке?
— Андреевна!
— Так вот, Елизавета Андреевна, я пришёл сюда узнать вас лично, видеть тоже, каким способом и при каких условиях
