же от натуры торговца отказаться не может.
Этой же весной, вскоре после пасхи, умерла мать Закса, считавшаяся по документам собственницей магазина. На вывеске и значилось не — «А. С. Закс», а «Берта Давыдовна Закс».
На это имя векселя Закса подписывались по сделкам старухой.
Когда Мотька явился к открытию магазина после традиционных семи траурных дней, в ознаменование смерти старухи, то застал над магазином уже новую вывеску, на которой значилось — «Яков Самойлович Закс». Яков Самойлович был младший брат хозяина.
Мотька удивился этой перемене, еще не будучи искушен в ее значении, но она от него потребовала много работы: в то время, как хозяин и приказчик спешно начали заводить новые книги магазина, ему было поручено заклеивать на всех коробках ярлыки старой фирмы другими с именем нового собственника торговли.
— Разве не Абрам Самойлович будет уже нашим хозяином? —спросил Мотька приказчика. —Для чего это делается?
— А вот увидишь дня через два, усмехнулся тот.
Действительно, Мотька увидел. В ближайшие же дни Закса начали осаждать кредиторы магазина. Были тут местные торговцы, комиссионеры иногородних фабрик, являлись даже приезжие коммерсанты из Привислянского Края.
Некоторые из них, хотя и были удручены тем обстоятельством, что со смертью их должницы и с переводом магазина к новому лицу они лишались следуемых им сумм, относились все же к операции переписки имущества как к естественной вещи и лишь пытались заключить сделку с Заксом о частичной хотя бы оплате долгов, другие возмущались, ругались, грозили, и владелица одной местной бедненькой посреднической конторы, которой Закс незадолго до смерти старухи много задолжал, —разрыдалась, впала в истерику. Закс от нее скрылся на полдня.
Закс принял совершенно недоступный вид и ни на какие уступки не шел, хотя и видно было, что сомнительность всей операции с подставным наследником он хорошо чувствует.
Наблюдая сцены нападок на Закса и прямых обвинений его в мошенничестве, Мотька понял, как бестолково одни торговцы приобретают богатство, другие — разоряются. Для него несомненно было, что посредническая контора наиболее обиженной Гутерманши, во всяком случае, благодаря приемам Закса, действительно, в конец разорена. Вдова с детьми жила на проценты, которые платил ей Закс за долги. Теперь же она лишилась сразу и своего капитала и процентного дохода с него.
Мотьку все это разочаровало в хозяине, о котором он начал было составлять хорошее мнение. Ему сразу стало противно служить в магазине. С другой стороны, его манила на простор из магазина и с Московской улицы жажда новых впечатлений.
Однажды Мотька отправился на пристань получитЬ прибывший для магазина товар. От разливающейся солнечной теплоты он размяк; шум набережной с копошащимися грузчиками, дребезжащими телегами и бурной размашистой работой в порту заражал могучей радостью бытия, делал все впечатления особенно четкими, заставлял жадно вглядываться во все детали залитой солнцем панорамы окружающего.
Вдруг возле самой пристани, на каменном борту набережной, он увидел человека, беспечно спустившего с набережной ноги к воде. Это была какая-то знакомая фигура полуматроса.
Мотька сделал шаг к этой фигуре, заходя в бок сидевшему, и воскликнул: —Дядя Чайченко!
— Э-эй, хлопче, да это ж Мотька, гниловский матросяга наш! Ну, иди, садись — покуремо.
Человек оказался украинцем, рулевым с казачьего судна Головкова.
— Примостился попариться на солнышке, —объяснил он Мотьке. —А попал сюда потому, что сажусь сегодня на один пароход и еду до Севастополя, с тем, чтобы там пересесть на какой-нибудь корабль, отправляющийся в дальнее плавание.
Чайченко рассказал Мотьке, что зиму служил у одного казака на хуторе в устьях Дона. Вентерями ловил рыбу и крутил быкам хвосты. Теперь лето наступило и довольно: — Еду в чужие края, посмотрю, откуда цыгане берутся.
Мотька, радостно встретивший заступавшегося за него рулевого, с удивлением посмотрел на странного путешественника, недоумевая, зачем ему понадобилось знать происхождение или родословную цыган.
Но бурый от загара красавец Чайченко и сам не мог толком объяснить куда и зачем его влечёт:
— Я уж видел казаков, жидов, румын, турок, поляков; все они живут так же, как и мы: —в городах и на речках коптят всю жизнь, как в свинушниках, все один другого ругают, понастроили тюрем. Имеют для порядка полицию, начальство, и попробуй злодею какому-нибудь голову свернуть — тебя же в тюрьму посадят. Цыгане ничего этого и знать не хотят. У них начальства и острогов нет. Припишусь к ним в цыганское царство и буду с ними вольным казаком жить.
Мотька не представлял себе до сих пор, чтобы где-нибудь было цыганское царство, но он понял, что Чайченко ищет себе счастья и хорошей жизни и готов ради этого ощупать собственными руками весь земной шар. А что же придумает сам Мотька, чтобы найти' настоящую счастливую жизнь?
Он еще несколько минут поболтал ногами, сидя возле оборванного рулевого, пожалел, что больше они не встретятся и что он не может просить мать, чтобы пустила и его в вольное странствие и встал с грустью, завидуя самостоятельности Чайченко.
После этого Мотьку еще больше потянуло к перемене своей жизни; путешествовать он не мог, но нужно было в городе найти что-нибудь, что его успокоило бы. Он решил взять у Закса расчет.
— Абрам Самойлович, —обратился он к хозяину, выбрав минуту, которую счел наиболее удачной для щекотливого разговора, —я служу у вас уже девять месяцев. Сколько вы расчитываете платить мне, когда я кончу первый год?
Закс уже сам думал об этом. Развитой, сметливый подросток не мог удовлетвориться жалованьем ученика. В его честности Закс не сомневался, без него воровство в магазине давно уже началось бы, но отступить от обычая и платить Мотьке жалованье полувзрослого подручного при условии, что и Лондырев оставался бы в магазине, Заксу было не под силу. С другой стороны, утаивать от Мотьки его предполагаемое положение Закс тоже не решался. Может-быть, мальчик из привязанности к магазину все-таки останется. Можно будет потом улучшить его положение.
— Пять рублей в месяц, —сказал он, закуривая папиросу и наблюдая за Мотькой.
— Андрей, когда меня звал сюда, то сказал, что когда я научусь, мне будет положено пятнадцать рублей.
Тень недовольства промелькнула у Закса на лице. Он согнал ее, затянувшись папиросой, и с видимым равнодушием сказал:
— Я его на это не уполномочивал.
Мотька и сам предполагал, что Андрей ему соврал, но Мотька только этого и хотел.
— В таком случае ищите себе мальчика, я прослужу еще только неделю.
Закс вспылил, догадавшись, что главная причина ухода Мотьки, это осуждение его, Закса, и, обернувшись, пытливо посмотрел
