выходить было нельзя, единственный человек, с которым Шатков мог беспрепятственно общаться, был Адмирал. Адмирал утешал Шаткова, хлопал его по плечу и произносил бессмертную фразу, которую невесть с чего полюбил: «Терпи, казак, атаманом будешь!» И вот в одно прекрасное утро Шатков неожиданно ощутил — никакого железного сцепа, никакой проволоки, опутывающей его, нет.
В тот же день Николаев взял его с собой — ему потребовалась усиленная охрана: Николаев гулял в ресторане, только что отреставрированном известной югославской фирмой. Своими таинственно затененными окнами ресторан выходил на набережную, был похож на дворянское собрание, внутри роскошно отделан, имел мраморный бассейн с золотыми рыбками, зимний сад и большие лимонные деревья в кадках, умело вписанных в главный, обтянутый голубой парчой зал. В ресторане, говорят, имелось все — можно было даже заказать жареного верблюда в ореховом соусе, печеную голову бегемота с яблоками в зубах и ляжку элефанта в розовом французском вине.
Посты охраны были поделены на две части — наружные и внутренние. Шаткову было отведено место в наружной охране.
— Быстро поднимаешься в гору, корешок! — заметил Шаткову напарник, худенький, похожий на гимназиста хлопец с высокими залысинами на голове. — Молодец!
Раньше Шатков этого паренька не видел. Был охранник хорошо вооружен — под мышкой у него в мягкой кобуре висел пистолет. Шатков, сделав нечаянное движение, коснулся пистолета, по размеру он походил на пистолет Макарова. С собою охранник имел две гранаты-лимонки, у Шаткова же не было ничего — не дали.
— В гору? — Шатков сделал удивленное лицо. — В какую гору, не пойму?
— Ты же был кандидатом на отчисление… на тот свет, — нагнувшись к Шаткову, доверительно прошептал Гимназист (Шатков его клички не знал, поэтому решил звать про себя Гимназистом). — Тебя же должны были искупать в ванне с кислотой. Чтобы растворился — и никаких следов. А вместо этого ты, — Гимназист неожиданно хихикнул, — стал своим человеком у Николаева.
— Так уж и своим!
— Совершенно точно — своим. Это же очень теплое место, — он хлопнул по скамейке, на которой они сидели, — без расположения шефа тебе его век не видать. Ты знаешь… — Гимназист снова хихикнул, по натуре он был человеком смешливым. — Одного опустили в ванну с кислотой. Потом пошарили в ней — не осталось ли чего от человека? И что же нашли? Две золотые коронки.
— И все?
— Все, — довольно подтвердил Гимназист.
— От человека так ничего и не осталось?
— Абсолютно ничего — ни костяшек, ни ногтей. Растворился без остатка, — Гимназист выразительно провел рукой по воздуху и пошевелил пальцами, изображая движение воды, — целиком. От макушки до пяток, — Гимназисту было весело, а Шатков с внутренним холодом подумал: вот что его ждало! Не асфальтовый гроб, а блюдо персональное — ванна с серной кислотой.
— Ты чего умолк? — спросил его Гимназист.
— Как тебя зовут?
— Глобус. А что?
— Но имя все-таки есть? От рождения, которое.
— Конечно, есть, только у нас по именам не положено. Глобус и все. Так меня все зовут. От Людоеда до Николаева.
— И по паспорту — Глобус?
— По паспорту не Глобус, но имя мое — Глобус, понял? — В голосе Гимназиста появились жесткие трещинки, глаза стали чужими, узкими, как у корейца. — И хватит об этом, понял?
— Как знаешь, — примирительно произнес Шатков.
По набережной шли люди. Нарядные, беззаботные, легко одетые — хоть и осень стояла на дворе, но они сознательно продлевали лето, не хотели прощаться с тем, что уже ушло, потому такая беззаботность и была написана на их лицах.
— Ты не обижайся на меня, — минут через пять произнес Гимназист, — но есть вещи, которые положены, а есть вещи неположенные. Нам с тобою предстоит еще много рыбы съесть, поэтому я не хочу с тобой ругаться. Но… — Он снова провел черту по воздуху и красноречиво пошевелил пальцами. — Ты это должен иметь в виду и не выпускать из вида. Понял?
— Ага. Понял, чем кот кошку донял. Я — понятливый.
Гимназист начал говорить о чем-то постороннем, но Шатков уже не слушал его, он думал о том, что один колпак снят с него, остался, скажем так, подколпачник — второй колпак, помельче, но он, может быть, даже попрочнее и будет чувствоваться еще долго. Он потянулся, встал со скамейки.
— Ты куда? — построжевшим голосом спросил Гимназист.
— Спина занемела. — Шатков зевнул. — А что, уже и потянуться нельзя?
— Потянуться можно. Остальное — нельзя!
— Ишь ты, какой грозный! — Шатков с особым интересом посмотрел на Гимназиста, отвернулся, снова зевнул: все понятно. Гимназисту дали задание не выпускать его из вида, все засекать и докладывать наверх — тому же Людоеду, и хорошо, что в провожатые ему дали Гимназиста, который не очень силен во всяких боевых фокусах, да и с кулаками у него дело обстоит послабее, чем у других, и пушка может оказаться с кривым стволом, — хуже было бы, если б на его месте оказался, допустим, Мулла. Но Мулла, который тоже тут, — без него никуда, — сидит в кустах по ту сторону ресторана. Оккупировал скамейку в скверике. — Ишь ты, подишь ты, что ж ты говоришь ты!
— Не шути со мной! — предупредил Гимназист и похлопал рукой по месту, где у него был спрятан пистолет, глаза привычно сузились, блеск пропал, зрачки сделались угольно-черными, глубокими, на лбу проступил пот.
— Ладно, Глобус, — примирительно проговорил Шатков. — Разве тут до шуток?
Гимназист оказался рядом с Шатковым и на следующий день — да, его приставили к Шаткову специально, чтобы, с одной стороны, он не выпускал Шаткова из вида, все время держал под колпаком, с другой — поднатаскал его, с третьей — показал, «кто есть ху», как выражался один не очень грамотный лидер Страны Советов. И Шатков, человек приметливый, должен все это засечь. Для будущих дел.
— Мне в город надо сорваться, — сказал он Гимназисту.
— Нельзя!
— Мне к бабе надо, к бабе, понимаешь?
— Нельзя! — по-прежнему односложно ответил Гимназист.
— Да у меня все переполнилось, золотники уже не держат. — Шатков похлопал себя по низу живота, жест был довольно деликатным, хотя красноречивости от этого не потерял. — Все медным стало, понимаешь? Скоро запою, как соловей.
— Я же сказал — нельзя! — Гимназист на всякий случай сунул руку под мышку, проверяя, при нем ли пистолет? С пистолетом он не расставался — не надеялся на свои хилые мышцы, рассчитывал только на ствол. — Низ-зя, — скривил он губы и неожиданно подмигнул Шаткову.
— Ну хорошо, тогда посоветуй, что делать? Будь человеком! Я же ваших нравов не знаю. А, Глобус?
— Иди к Николаеву. Лично. Или к Людоеду. Но лучше к Николаеву, — сказал Гимназист. — Пусть будет льзя! — Он вдруг выхватил из-за пазухи пистолет, ловко,
