Короткого.
— Зачем ты со Шмыговым связалась? Он чмошник ведь. — Прозрачные глаза дяди Жени смотрели на девушку приязненно.
— Я… на концерт я хочу. — Мухина высморкалась в салфетку. — Очень. У меня день рождения. Папа говорил, что на день рождения происходят чудеса. И я загадала побывать на концерте.
Финк вспомнил две тысячи первый. Евгений Петрович — Жека — пахал несколько месяцев на черновой, вымаливая мини-отпуск у Свинаря, Михаила Михайловича Звонаря — тогдашнего участкового. Лопатой перемещал в пакет для трупов полужидкую биомассу (застигнутую инсультом в запертой квартире одинокую старуху). Отскабливал с рельс кишки унесенных поездом. Обходил теплотрассу, где после зимы не может не быть обмороженных либо вареных бомжей и наркоманов. Сопровождал дочурку Свинаря на танцы. Причем, делал он это легко. Радостное предвкушение окрыляло. Потому что двадцать третьего мая на сцену СК «Юбилейного» выйдут Энди Дерис, Михаэль Вайкат, Маркус Гросскопф, Ули Куш и Роланд Грапов. И он, Жека, мент из Береньзени, увидит группу Хэлавин! Которую он слушает с начальной школы. Которую он слушал на войне. Которая, в числе иных не менее важных вещей — писем матери, восходов, снов, уберегла его от расчеловечивания.
Неужели Анфиса также тащится от нескладушек, как его? Кули?
«Наверное, я старый», — заключил Евгений Петрович.
«Я старый», — осознал Федор Михайлович.
Тюнингованный кроссовер несся по шоссе Орджоникидзе к облцентру с церковью семнадцатого века в режиме перманентной реставрации и торговым комплексом «Колизериум», чтобы сие не значило.
Суперстереосистема надрывалась речитативом. Англоязычным. Агрессивным. Плотным. Федя внутри кроссовера мучился, словно узник тюрьмы Гуантанамо. Молча.
Its kinda hard.
— Kanye West! — Лисовский, зажмурившись, рулил коленями. — Джимми Хендрикс нашего времени! Точен, между строчек…
«Хендрикса- то за что?» — расстроился ФМ.
— Можешь позвонить моей подруге? — Он уже набрал номер Анфисы. — Она любит твое…твой контент.
Илья, слава богам, выключил долбилку и энтузиастически воскликнул в Фёдорову трубку:
— Привет, крошка! I am Culo.
Учат их, что ли, как общаться с фанатами? Как с детьми. Сексуально озабоченными отсталыми в развитии детьми.
Мухина завизжала. Финк прочистил пальцем ухо. Кот сиганул в окошко.
— Куло! — Девчонка целовала телефон. — Куло зовет нас на концерт! Чудеса происходят! Отвезете, дядь Жень?
Глава двенадцатая. Казуальная личностная атрибуция
Дано:
Тебе двадцать пять. Ты по-английски свободно write and speak, читаешь на итальянском и объяснишься с таксистом и официантом на немецком, иврите и хинди. У тебя есть скидочные карты всех секретных кофеен, сотни тысяч накопленных миль, шестизначное число подписчиков в соцсети. Ты прошла тренинги Матильды Шор!
Твои фото и твоя жизнь — с повышенной резкостью, яркостью и контрастом.
Твои друзья — удивительные, разные. Веган_ки и гурман_ки, акционист_ки и волонтёр_ки, стартапер_ки и дауншифтер_ки, стендапер_ки и подкастер_ки, пансексуал_ки и аромантики_ки.
Ты женщина. Ты интерсекциональная феминистка. Чайлд-фри. Про-боди-позитив (никто не отнимет у тебя право завтракать, обедать и ужинать сельдереем, огурцами и куриной грудкой, это исключительно твой выбор).
К сожалению, мужчины по-прежнему доминируют, влияют на тебя. Белые цисгендерные гетеросексуальные мужчины.
Отец. Его одобрение (и деньги). Шеф, директор дизайнерского агентства. Его похвала.
Парень. Его внимание. Да, он отвечает на сообщения. Лайкает. Но НЕДОСТАТОЧНО. И с каждым днём разлуки реже и реже.
Неординарным «я» Софии Борисовны Кнепер овладело банальное чувство ревности.
Бетал советовал ей медитировать. Искать опору, равновесие внутри себя. Она честно искала, убеждала зеркало, что независима и самостоятельна, а потом вдруг загадочным образом очнулась в своей синенькой смарт-машинке на полпути в ПГТ Береньзень. Не поворачивать же назад!
На съемной квартире в сшитом из серых блоков здании Теодора не было. Его автоответчик рапортовал: «Погряз в работе, всенепременно перезвоню вам с оказией». Выпендрёжник!
Софушка, преодолевая «синдром де Кюстина» (это как «Синдром Стендаля», только ноги подкашиваются отнюдь не от красоты), направилась в поликлинику. Вокруг по глинистой земле «плыли» покрышковые лебеди, скрипели ржавые качели, в частном секторе, застроенном косыми избенками, выли веревочные псы — цепей для них не хватило.
«Хозяевам бы петлю на шею!» — кровожадно думала мисс Кнепер, собачница в пятом поколении.
У Калерии Анатольевны сломался телевизор, поэтому она проводила инвентаризацию картотеки на предмет мертвых душ.
— Завидова И. К.? Нече завидовать. Тромб. До свидания. Приветиков Л. П.? Слишком приветливый. Ножевое в хрудь. Я тоже с приветливых бешусь. До свидания. Фейгельман О. Ю. Нафих нам жиды? Езжайте в Тельавифь, хде у вас дорохи, пидорасы и какашки за Шариками в пакет ложат!
Скрежетнул доводчик. В поликлинику вошла худенькая девочка с голубыми волосами. Мальвина из кино. Аккуратная, полностью одетая. Бабушкам такие по нраву.
— Здрасьте. Доктор Тризны у себя?
— Здрасьте. Фейгельману — до свидания. С крыши дачи упал. Какого лешего полез? Шестьдесят семь ходков, доцент… Зажидил денег монтёрам, сам решил антенну чинить. СССРа нету уже сколько?
— Лет тридцать, — ответила терпеливая мисс Кнепер.
— Жив он. СССР. Он Фейгельмана убил. Призрак коммунизьма!
— Почему?
— А че мы все починяем слюнями, клеем и молитвой с матюками? Скорей сдохнем, чем спесьялиста вызовем!
Софушка предположила (наугад):
— Дорого?
— Умничка, — кивнула Калерия. — Нам всё дорохо, хроме жизни. Ментулитет. Ты про Тризны спрашивала? Его сейчас нету. В облцентре он. С Мухиной этой.
— Что за Мухина? — сощурилась Софушка.
— Ты кошек любишь?
— Не очень.
— Тогда слухай…
***
Гримерка городского дома культуры была тесной и нечистой. Залитой пивом, с пятнами а-ля тест Роршаха на ковролине. Федя рассматривал афиши — кто только здесь не выступал! Причёсанные эстрадные дедушки в костюмах, рассказчики бородатых анекдотов, плясуны, угрюмые электронщики, кавер-бэнд Deep Purple. Все они видели асфальтовое поле парковки за окном, дохлых жуков между стеклами. Всем им ласковый директор ДК навязывал масляный обогреватель.
Гримерка городского дома культуры — подобие новогодней елки, когда ты окончательно вырос. Подросткам, там, в зале, она представляется раем. Шампанское. Смех. Стильная черно-белая съемка. Роскошные тела. Дым кальяна. И ОН. Самый. Сексуальный. Остроумный. Честный. Бог юного мира, благородный разбойник. Йен Гиллан в тысяча девятьсот семьдесят лохматом году. Марк Болан. Курт Кобейн. So hot, что ему обогреватель без надобности.
Куло?
Илью Адамовича красила Кира, его концертный менеджер. Она выравнивала, выбеливала загорелое лицо рэпера, рисовала на нем руны и шестёрки.
— Глазки на мозг. Вставляю линзы, — предупредила Кира.
— Гребанные линзы!
— Ты их потерпишь. Потерпишь ведь, Илюшкин?
Белки Куло стали красными, радужки черными, зрачки — белыми.
— Мой герой! — Добрая, пухлая Кира сияла.
— А имидж демона и твой рэп, они как-то связаны? — спросил Федя.
— Ну, мне в кайф. Тебе не пох?
«Пох или не пох — вот, в чем подвох?» Федор Михайлович смотрел на Анфису. Нет шампанского. Нет смеха. Музыки нет.
