порт выгрузки.
— Да вы просто великий путешественник! — вскричал Верт, поражённый размахом этого едва ли не кругосветного плавания.
— Хватили мы лиха в этом путешествии, — рассмеялся Малиновский. — Теперь смешно, а тогда, честно скажу, было не до смеха. Только когда оказались на берегу — воспрянули духом. А знаете, господин Верт, чем мне понравился Марсель?
— Ума не приложу.
— Он очень напомнил мне родную Одессу! Одинаковый у этих городов характер — бурный, жизнерадостный. И дух бунтарский. Вы, конечно, знаете, что именно батальон марсельских волонтёров во время Французской революции принёс в Париж революционный гимн «Марсельезу», ставший национальным гимном Франции.
— О да, да! Одесса и Марсель — это как брат и сестра!
— Встречали нас с ликованием. Впрочем, я вас, кажется, немного заговорил. А вот и уха подоспела. Давайте попробуем?
— Охотно!
— Такую слышали присказку: «Год не пей, два не пей, а под ушицу выпей»?
— Как, как? — Верт пришёл в полный восторг. — Позвольте, я это немедленно запишу. — Он выхватил из кармана блокнот. — Год не пей, два не пей... Это же фольклорный шедевр!
— Что касается моего пребывания во Франции, об этом можно очень долго рассказывать. Кстати, должен заметить, что вам повезло — меня ещё ни разу не оторвали от нашей беседы.
— Да, мне повезло. Я вообще везучий человек, — похвастался Верт. — Но уха, боже мой, какая уха, умереть можно от одного аромата.
— Вот и выпьем под ушицу за вашу везучесть!
— И всё-таки ещё хоть немного из ваших французских впечатлений! — попросил Верт.
— Всего не вспомнишь. Вначале разместили нас в знаменитом военном лагере Майн, примерно в ста пятидесяти километрах на восток от Парижа. Надо сказать, русские войска здесь появились впервые за последние сто лет. Они могли проходить здесь только в тысяча восемьсот четырнадцатом году, направляясь в Париж. Наши смоленские, черниговские и тамбовские мужики быстро нашли общий язык с французскими солдатами — бывшими пахарями и виноградарями. Началось формирование пулемётных команд, и вскоре наш командующий генерал Лохвицкий доложил русскому представителю при французском верховном командовании и главнокомандующему генералу Жоффру, что 1-я Особая пехотная бригада русских войск во Франции в полной боевой готовности и может выступить на фронт. Так начались мои боевые денёчки. Кстати, на русско-германский фронт я сбежал, ещё будучи подростком. А во Франции стал начальником пулемётной команды.
— О, это невероятно! Выходит, вы ведёте свою военную биографию едва ли не с детства!
— Почти что. В общем, началась окопная война. Тяжёлая, изнурительная. Забрасывали мы друг друга гранатами, вели стрельбу из миномётов и пулемётов. Как-то наш аванпост немцы накрыли артогнём. Несколько мин, угодив в траншею, разворотили её. Там меня и ранило. Довольно тяжело, пришлось поваляться в госпитале. Сослуживцы считали, что я убит. А я, видите, до сих пор живой.
Малиновский задумался. Видения тех тяжёлых боёв всплыли в памяти, будто это было вчера.
— В июле восемнадцатого года Германия начала новое наступление, нанося удар огромной силы по обе стороны Реймса, прямо на Париж. Но удар этот был остановлен. Началась вторая Марна. Впрочем, это долгая история. Дела давно минувших дней, преданья старины глубокой...
— Нет-нет! — замахал руками Верт. — Это исключительно интересно. Получается, что немцев вы впервые узнали много лет назад, и опять судьба свела вас с ними.
— Лучше бы их вовсе не знать, — усмехнулся Родион Яковлевич. — Или знать, когда кругом тишь, гладь да Божья благодать.
— Простите, господин генерал, у меня есть ещё один, может быть, не совсем деликатный вопрос. Я имел возможность слышать, что в тридцатых годах вам ставилось в вину якобы ваше нежелание возвращаться из Франции в Россию и будто бы сам Сталин этого не забыл. Да и в Испании были очень уж долго...
Малиновский нахмурился.
— У меня есть принцип, господин Верт, — сухо сказал он, — и этот принцип заключается в том, что я доверяю не слухам, а фактам. Поэтому позвольте оставить ваш вопрос без комментариев. Что же касается моего возвращения из Франции, то я вернулся на Родину, когда узнал, что там свершилась Октябрьская революция.
— Ради бога, извините меня. — Верт, кажется, и впрямь досадовал на себя за бестактность.
— Извиняю, конечно, — улыбнулся Малиновский. — Я понимаю, у вас такая профессия. Иные журналисты за сенсацию готовы душу дьяволу заложить, лишь бы удивить мир. Главное — что щедро заплатят. Да вы не смущайтесь, речь не о вас. Вы как раз известны как честный, правдивый журналист... А теперь мне бы хотелось произнести небольшой тост. — Родион Яковлевич встал с рюмкой в руке. — Победа — самый счастливый момент в жизни каждого солдата! Мы, советские люди, понимаем технические трудности, препятствующие открытию второго фронта в Европе. В настоящее время мы сражаемся одни, но твёрдо верим, что второй фронт скоро будет открыт. Расскажите вашему народу о том, как чисты наши цели и наши мотивы. Мы хотим свободы — не будем препираться по поводу некоторых различий в её понимании, это вопрос второстепенный. Мы хотим победы для того, чтобы войн больше не было. За нашу общую победу!
— Прекрасный тост! — взволнованно сказал Верт. — За вашу и нашу победу! За нашу общую победу!
Казалось, этот тост подводил черту под продолжительной беседой, но они говорили ещё о многом.
— Выходит, господин генерал, Гитлер зря подарил Манштейну ещё в сорок втором году после падения Севастополя бывший царский дворец крымской «Ривьеры»! Фюрер ведь величал своего фельдмаршала не иначе как «герой Крыма».
— Выходит, зря, — засмеялся Малиновский. — Этот Манштейн предложил Гитлеру переименовать Крым в Готенланд на основании того, что в Крыму ещё в шестнадцатом веке жили последние готы. Он даже и на наши города замахнулся — предлагал Симферополь переименовать в Готенбург, а Севастополь — в Теодорихгафен! А получилось, как в басне Крылова «Лиса и виноград»...
Наконец стали прощаться. Верт был растроган: такой тёплый приём, к тому же командующий проводил его до самой машины. Он долго благодарил Малиновского и крепко жал ему руку.
— Вы снова на свою временную «базу» в Котельниково?— спросил Родион Яковлевич. — Я хочу пригласить вас в Ростов. Вскоре! Вот там мы сочиним настоящую рыбацкую уху, уже ростовскую.
— Буду счастлив, Родион Яковлевич! — Верт впервые назвал Малиновского по имени-отчеству. — Постойте, — вдруг спохватился он, — я
