Как же наследственность, с наследственностью-то как? Это что, уже ничего не значит?!
X
Я проснулся как от толчка. Некоторое, очень недолгое, время я лежал, глядя на звёзды, и думал над тем, что же такое могло меня разбудить. И тут я почувствовал, как кто-то тихонечко проникает ко мне под одеяло, и вот уже чья-то рука легла на мою грудь.
Джоанна.
Мягкая и теплая. С хорошо очерченными губами и молодой, упругой грудью. С глазами веселыми и глубокими. С движениями точными и ладными. С отцом по имени Гордон Бэнкс.
Человек-скала.
Сразу же вспомнилось: «А так же он сам, сраженный меткой пулей вышеупомянутого Чарли Бешеного».
– Джоанна.
– Не говори ничего.
– Джоанна, эти вещи так не делаются.
– Вот и научи меня.
Очень естественно было сказано. Без тени кокетства.
И ещё.
Очень трудно говорить, когда тебя так целуют.
– Джоанна, девочка, поверь мне – не надо этого делать.
– Отчего?
Хёрст шевельнулся или мне показалось? При мысли, что представитель власти может застукать меня в таком положении, мне стало нехорошо.
– Иди на своё место, – твёрдо сказал я. – Я не желаю делать это с тобой.
Джоанна отпрянула, словно я её ударил. Отвернулась и молча уползла на свое место. Лицо моё горело от её поцелуев, и был я немного не в себе. У православных монахов вроде есть какая-то подходящая молитва.
Как там… Господи, укрепи.
И тут я услышал, как Джоанна плачет.
Никаких сил на это не хватит.
Никаких.
Господи, ночь-то какая чудная. Как ароматен зеленый воздух этого мира. Какие девушки здесь.
Всё.
Спать.
XI
Утро выдалось нерадостным. Не из-за погоды, нет. Мрачна была Джоанна, старательно избегавшая моих взглядов, сам вид мой был ей неприятен, и констебль Хёрст бросал на меня взгляды весьма неодобрительного свойства. Нездоровая, одним словом, была обстановочка.
В молчании свернули бивуак, в молчании тронулись в путь.
Угнетала некоторая типичность ситуации.
Есть во всех этих приключениях одна неизменная особенность. В каждом мире я делаю что-то такое, из-за чего окружающие мной недовольны. И при этом, как правило, я не понимаю, что я сделал, а когда понимаю, что я сделал, то не понимаю, почему мной недовольны.
Ладно Джоанна. Но констебль-то? Ему-то я что сделал?
За этими рассуждениями я вдруг обнаружил, что день сегодняшний не так уж и плох. То ли я приноровился к поступи моей лошади, то ли задница моя за ночь окрепла, но факт остаётся фактом – чувствовал я себя очень даже ничего. Это обстоятельство сразу же подняло моё настроение. Сегодня мы отыграемся за вчерашний пропущенный обед, думал я, предвкушая близкий привал.
И, наконец, этот самый привал наступил.
– Здесь, – сказал констебль. Не знаю, чем глянулось ему это место. За последний час мы проехали с пяток подобных. На мой взгляд.
Джоанна всё с той же сумрачной рожицей спешилась, сняла перемётные сумы и бросила их на землю. Спешились и мы. Некоторое время констебль наблюдал, как девушка нарезает снедь, орудуя ножом с таким мрачным ожесточением, что казалось, она отхватит себе пару пальцев непременно.
– Мастер Григорий, – обратился он ко мне. – Мне необходимо провести дополнительный допрос. Давайте отойдем в сторонку.
Ну что вот еще такое. Чего он мурыжит меня.
И мы отошли в сторонку.
– Констебль, – сказал я, – я вам всё сказал. Более добавить мне…
– Мастер Григорий, – перебил меня Хёрст. – Даже у дикарей существуют правила приличия.
– Что?
– Оскорблять людей, давших вам еду и кров, пусть даже всего на одну ночь – это в любой культуре поступок мерзкий. Есть места, где за это убивают!
Констебль говорил всё это тихим, яростным голосом, от которого мурашки бежали по коже.
– Я не понимаю, констебль…
– Гордон Бэнкс – мой брат по оружию, на поле близ Уэмбли мы стояли плечом к плечу! Оскорбление, нанесенное его дочери – это оскорбление, нанесенное мне. Теперь я буду верить в то, что ты не терял веры! И дай судьба мне такое счастье! Как только вы утратите статус подследственного, я вызову вас на поединок!
Уэмбли?!! Оскорбление?!
– Констебль, я никого не оскорблял! Тем более Бэнкса…
– Да неужели? Тогда почему вы отказали его дочери? Или ваша кровь настолько благородна, что делиться ею ниже вашего достоинства?
Чертовщина какая-то!
– Констебль…
– Послушайте меня, мастер Григорий, это Дальние Земли! Если Бэнксы сочли, что ваша кровь….
– Погодите Хёрст, – ошеломленно сказал я. – Вы хотите сказать, что правила хорошего тона требуют, чтобы я обрюхатил Джоанну?
Хёрст замолчал. Он смотрел на меня, хлопая глазами, и было видно, что констебль укладывает в своей голове что-то такое, что значительно выпирает за пределы его мировоззрения.
– Идите есть!
Господи, голос-то какой мрачный.
Видимо, я и впрямь сильно её обидел.
XII
– Может быть, я и не прав. В конце концов, вы иностранец. У вас могут быть другие обычаи, я понимаю. Поговорите с ней. Сделайте это.
Констебль Хёрст говорил короткими фразами, подбирая слова, и так чтобы Джоанна не услышала. Я посмотрел на девушку. Она ехала метрах в десяти впереди, и даже по спине её было видно: сердита.
– Джоанна, – крикнул констебль, поддав шпорами, – присмотри за подследственным! Я проедусь вперёд, что-то на душе неспокойно.
Буц перешёл на легкую рысь, унося своего хозяина вперёд.
Мы двигались по степи. За последние сутки лесные островки окончательно исчезли, уступив место степному простору. Куда ни глянь – везде волнующееся море травы. Я невольно усмехнулся – похоже, констебль нашел довольно нелепый повод для того, чтобы оставить нас одних.
Джоанна придержала своего коня, дожидаясь меня.
– Мастер Григорий, – хмуро сказала она, – лучше бы нам ехать рядом. Раз у мастера Хёрста неспокойно на душе.
Упс… Это что же получается – среди равнины этой голой можно ждать неприятностей?
– А чего тут можно опасаться?
Джоанна посмотрела на меня таким взглядом, мол, уж не издеваюсь ли? и всё-таки сказала:
– Засады.
Представляете, степь и тут из-за угла танк. Смешно. Джоанна заметила мою усмешку, и всё так же хмуро сказала:
– Издалека увидят и в траве лежат вместе с лошадьми. Лошади у них натасканные. Подъедешь поближе, и вдруг ка-ак… Очень даже лихо у них это получается. Но вообще их вроде вытеснили, фронтир ныне за Далекой Радостью, но залетают порой шалые… всякое, в общем, бывает.
Ещё минут пять ехали в молчании, посреди травы и стрекота зелёных кузнечиков. Или кто тут у них?
И, наконец, я решился.
– Джоанна, я хотел бы попросить у тебя прощения.
Она продолжала ехать, даже поворотом головы не обозначив,
