между зубами, он нежно потянул ее, прежде чем отпустить.
Адалин могла бы умереть в этот момент, ей нравилось чувствовать себя в его плену. Предвкушая, что еще должно произойти, она сжала бедра вместе, когда волна жара разлилась по ее животу.
— Хорошо. — Он легонько похлопал ее по заднице рукой, которая лежала у нее на спине. — Теперь залезай.
Ее челюсть почти упала на пол, а дыхание, которое она сдерживала, вырвалось с трудом, когда он отстранился от нее. Она должна была догадаться, что он так поступит.
Решив отложить это на потом, она села в машину, отчасти благодарная за то, что он не поцеловал ее по-настоящему. Потому что Бог знает, остановилась бы я или нет.
Она смотрела, как он садится в машину и заводит ее: было странно видеть, что сегодня он ведет себя почти игриво. Она не могла перестать улыбаться почти всю дорогу до дома. Она должна была признать, что их «маленькая игра» была очень забавной.
— Что ты имела в виду утром, когда сказала Лейк, что он не может?
Ей пришлось практически тряхнуть головой, прежде чем она поняла, о чем он говорит.
— О, мы хотели узнать, умеешь ли ты кататься на скейтборде, но я сказала ей, что не умеешь.
— Но я умею кататься. — Он засмеялся, поставив машину на парковку, когда подъехал к ее подъезду.
Ну... черт. Ее щеки приобрели яркий розовый оттенок, когда она потянулась к двери машины и открыла ее. Видя, как он катается на скейтборде, она чертовски не доверяла себе, находясь рядом с ним.
На его губах появилась медленная улыбка.
— Я мог бы показать тебе как-нибудь, милая.
УХОДИ, АДАЛИН!
Быстро выйдя из машины, она остановилась, прежде чем повернуть назад, чтобы совершить последнюю ошибку.
— Ты ведь не ездишь на мотоцикле?
— Нет, но я умею. Раньше я часто ездил на мотоциклах, но уже давно не ездил...
Захлопнув дверь, она посмотрела на небо.
— Почему, Боже, почему?
Двадцать
Момент перед разрывом
Через огромное стеклянное окно она смотрела на раскинувшийся под ней город, постукивая каблуками. Она прождала, казалось, целый час, прежде чем дверь позади нее наконец открылась.
Не оборачиваясь, чтобы посмотреть, кто там, она заговорила с воздухом, как будто обращалась к Вселенной.
— Что заставляет человека просто, — подняв пальцы с маникюром, она щелкнула ими —«щелкнуть»?
— О ком мы говорим? — спросил Лука, остановившись рядом с ней, чтобы посмотреть на город.
По правде говоря, она хотела бы знать, почему именно об этом, но сейчас она остановилась бы только на одном.
— Джоуи.
Не желая ходить вокруг да около, он перешел к делу.
— Зачем ты пришла сюда, Мария?
— Я хочу знать, что ты собираешься с ним делать.
— Я еще не решил.
— А другие? Ты знаешь, кто они были? — На лице симпатичной блондинки появилось жесткое выражение.
— Какое это имеет значение для тебя? — Лука посмотрел на сестру. — Я думал, тебе не нравится Ангел.
Ее бессердечный голос соответствовал ее бессердечной душе.
— Не нравится, но я также не люблю предателей.
— Я тоже, — согласился он, оглядывая город.
— Так кто же они были?
Вздохнув, он не выглядел довольным, когда ответил:
— Я тоже еще не выяснил этого.
Покачав головой, она посмотрела на него уголками глаз.
— Я думаю, что ты, возможно, теряешь хватку, брат.
— И ты думаешь, что можешь сделать лучше? — Забавляясь собственным вопросом, он не ожидал ответа своей младшей сестры.
— О, я знаю, что могла бы, — сказала она ему без малейшего сомнения. Она повернулась к нему лицом, не позволяя ему недооценить ее.
— Неужели ты думаешь, что именно ты сидел бы на троне, если бы я не родилась женщиной?
В напряженных сине-зеленых глазах Луки был свой вопрос.
— Ты знаешь, для чего нужны правила, Мария?
Теперь это был его ответ, которого она не ожидала.
— Они предназначены для того, чтобы слабые люди не нарушали их, и даны великим людям для нарушения.
***
Раз... Два... Три... Четыре... Ангел не знал, сколько времени прошло с тех пор, как закрылась дверь шкафа.
Пять... Шесть... Семь... Восемь... Все, что он знал, это то, что он голоден, хочет пить и испытывает боль.
Девять... Десять... Одиннадцать... Двенадцать... И хотя там была кромешная тьма, ему казалось, что и без того крошечное пространство с каждым часом становилось все меньше и меньше.
Тринадцать... Четырнадцать... Пятнадцать... Это было почти как игра, чтобы увидеть, кто сломается первым. Посмотреть, кто сломается первым. Или его отец отопрет дверь, или разум Ангела сломается еще до того, как отец подойдет к двери.
Самое интересное в этой игре было то, что никто из них не знал, кто победил, пока дверь не открывалась. Это была больная игра на выживание, и они оба будут прокляты, если проиграют.
Шестнадцать... Семнадцать... Восемнадцать... Счет помогал ему сохранять рассудок. Он не знал, сколько раз он начинал с одного, но это занимало его мысли, когда он не мог заснуть в темноте.
Наконец под дверью показалась щель, давшая ему небольшой проблеск света. Подумав, что в комнату вошел отец, он решил, что наконец-то свободен.
Только когда под дверь просунули кусок конфеты, он понял, что далеко не спасен.
Ангел просто смотрел на конфету, и по его лицу текли слезы.
— Ты там держишься, Ангел? — обеспокоенный голос Доминика раздался с другой стороны, когда он не взял конфету.
Вытерев слезу, он взял подарок.
— Я в порядке, — сумел он выдавить из пересохшего горла.
— Соси еп как можно дольше, это поможет.
Он развернул твердый кусок красной блестящей конфеты: вишневый вкус взорвался у него во рту, и пересохшее горло начало выделять слюну.
Тень под дверью показала, что его брат все еще там.
— Как Матиас?
Тишина росла, пока Доминик, наконец, не ответил: — Ему лучше.
От этого ответа у него по позвоночнику пробежала дрожь. Только освободившись, он узнает, все ли в порядке с его близнецом на другой стороне.
— Ты не такой, как он. — Голос Доминика был почти зловещим, как будто он не принадлежал подростку. Но с другой стороны, такой мальчик, как он, никогда не был ребенком, не говоря уже о подростке. Между ними было пять лет. Пять долгих лет Доминику пришлось провести на этой
