— Цыц, дура! — усмиряет строптивую Соню Зоя Николаевна.
Очень интересно. Некстати лезут в голову воспоминания о ночных шорохах, и я чувствую, как у меня на руках волоски дыбом встают. Нужно как-то осторожно расспросить женщину. Здесь всегда так или… недавно?
Огромный дом вдруг показался мне неуютным. Враждебным и злобным. Некстати вспомнился и сон. Да кого я обманываю?.. Я знала, что здесь… будет непросто. Но готова ли я выдержать неизвестность? Готова ли к испытаниям?
Мне катастрофически не хватало информации. О доме. О его хозяине. О странностях. О людях, которые, вероятно, верно служили бывшему владельцу, но вряд ли обязаны делать то же самое и по отношению ко мне.
А ещё есть «наследники». Те, кому мог достаться и этот дом, и всё заработанное отцом. Но по намёкам Самохина я поняла, что отец мой был тот ещё авантюрист. Ушёл внезапно и всё унёс с собой. А если и оставил, то не наяву. А какими-то хитрыми способами. Например, содержание этого места.
Деньги ведь не бесконечны?.. Насколько велика сумма «некоторых средств», выделенных на оплату труда и поддержание жизни в этих стенах? Как долго может продлиться идиллия? Год? Два?.. А что потом? Или на более долгий срок ничего не рассчитано? Всё завершится молниеносно и быстро?
Мне не захотелось убежать, поджав хвост, нет. Не знаю, откуда берётся упрямство. Но в меня его словно бесконечное множество влили. Наоборот: захотелось до всего докопаться. Узнать правду.
— А я ещё и подумала: почему тарелки на полу? — улыбается мне Зоя Николаевна. Улыбка у неё неискренняя сейчас и натужная. — А вы котика завели. За котиком приглядывать надо, чтобы не гадил, где попало. Или вы его на улицу выпускаете?
Я растерялась. Васька бродил сам по себе, и как-то я не подумала о естественных кошачьих потребностях. На улицу он не просился — шастал где-то по дому. И, вероятно, уже «нагадил». Мне стало стыдно перед Соней, которой придётся за Васькой убирать.
Я чувствовала себя беспомощной. Безрукой и безмозглой инвалидкой. А ещё… мне яростно хотелось жить. Не прятаться по углам, не избегать острых углов. Хотелось дышать полной грудью, ничего не бояться, спорить, улыбаться, разговаривать с людьми, пересекаться с незнакомцами. Я мечтала стать яркой звездой. Любить, гореть, светить. Только сейчас это поняла.
Хотела этого всегда. Именно поэтому шла к своей цели столько лет. Однажды клетка становится тесной, прутья плавятся от слишком большой температуры и выпускают на волю душу. Какая разница, когда это происходит? Пусть не вовремя, пусть не к месту. Но для чего-то судьба подбрасывает именно такие моменты? И только мне решать — остаться в клетке или выйти наружу.
Это как вспышка. Озарение. Завтра меня может не стать. Неважно, по какой причине. Я могу уснуть и не проснуться. Кто-то может ударить меня по голове. Или я попаду под машину. Меня не станет, а я и не жила вовсе. Существовала в своём обособленном мирке, отгораживалась от всего, что могло меня растревожить, помешать, сбить с намеченного пути.
Возможно, это влияние бабушки, которая окутала меня удушливой заботой. Её слова и размышления. Её нежелание делиться мной с миром и другими людьми.
— Я хочу уберечь тебя. Дочь не смогла, хоть тебя, — сейчас я её слова воспринимаю иначе. По-другому видятся всплески её откровений — скупых, как дождь в пустыне.
Что я знала о матери? Ничего. Почему она ушла из дома? Загадка. Как умерла и почему? Я не знаю. И в этом тоже сейчас мне видится что-то иное, непривычное, занозливое, что ранит сердце.
— Вам плохо, Ива? — голос кухарки доносится словно издалека. Наверное, я испугала её своей отрешённостью и бледностью.
— Нет, — разлепила сухие губы. — Всё хорошо. Я хочу поговорить с Соней, если позволите. И… не обижайтесь: не нужно чересчур меня опекать. Я вполне самостоятельная и взрослая. Просто мне нужно немного больше времени, чтобы адаптироваться к новым условиям жизни. Всё наладится. Никто вас не выгонит и не уволит, если вы будете хорошо исполнять свои обязанности.
— Конечно-конечно! — она напугана, я вижу. Тревожно ей, этой женщине, что ещё полна сил, но не уверена в завтрашнем дне. Ей тоже трудно. Она не знает, чего от меня ждать. Каких капризов и приказов.
Соня стоит передо мной по струнке «смирно». Она уже умылась, и лишь красный носик да опухшие глаза выдают, что она плакала.
Я пригласила её для беседы в свою мастерскую. Комната отдалённая, и вряд ли Зоя Николаевна рискнёт подслушивать. Почему-то мне показалось: она склонна к излишнему любопытству. Это не так уж и плохо. Особенно, если найти правильный подход и развязать кухарке язык. Я собиралась это сделать, но позже. Пока достаточно и других объектов, у которых я так или иначе выпытаю много чего интересного.
Проблема заключалась лишь в том, что у меня почти не было опыта. Замкнутый образ жизни — слишком жирный отпечаток, чтобы от него удалось избавиться сразу.
— Соня, я хочу попросить у вас прощения, — именно с этого я и начала.
Удивлённый взгляд. Недоумение. Испуг. Соня не понимала, что это значит.
— За Василия. Кота. Я… не подумала. И не ожидала, что он кого-то напугает. И… если вдруг он набедокурил где-то, тоже прошу прощения.
— Нет-нет, что вы, — слишком поспешно, чтобы быть правдой. — Я просто испугалась. Не ожидала. А так он… нет. У меня очень тонкий нюх, и я очень скрупулёзная. Если бы где кот наделал, я бы увидела. Он уличный. Шлялся в округе. Не знаю, чей он. Но, думаю, домашний, если в доме сразу хозяином себя почувствовал. Дикие коты они, знаете ли, не терпят помещений. С ума сходят, в окна бьются, на волю хотят. А этот — котяра. Наглая морда. Может, из соседского села приблудился.
Не останови её, она, вероятно, ещё бы час мне о коте рассказывала.
— Там, наверху, вы сказали, что уже видели, как кто-то трогает вещи.
Соня поднимает на меня испуганные глаза. Губу прикусывает, головой мотает.
— Вы сказали, что чересчур скрупулёзны. Значит видите и замечаете, когда что-то меняется, — я настойчива. А Соня слишком слаба, чтобы сопротивляться.
Она вздыхает тяжело. Грудь у неё поднимается. Красивая полная грудь. Наверное, я смотрю на неё с некоей затаённой завистью.
— В общем… не подумайте ничего такого… Зоя меня ругает. Говорит, что я истеричка и вечно что-то придумываю. А я не придумываю. Просто у меня талант такой: вот всякие мелочи замечаю. Оно мне и не нужно, а я замечаю. Я бы и не обращала внимания, если бы могла. А оно в глаза лезет.
Пока тут Сергей Николаевич жил и бывал — ладно. Люди, гости… Он хлебосольный был, общаться любил. А потом его не стало. А месяц-то оплачен. Вот я и приходила убирать. Пыль смахивать. И кто-то шастал здесь — поклясться могу! Каждый раз вещи переложены, вроде и аккуратно, а не так стоят! Не на тех местах! Вы думаете, почему я вам предложила убираться здесь? Я точно знаю, что ничего лишнего не трону, а если переложу — аккуратно точно так и положу, как было, вы не сомневайтесь. У меня память фотографическая!
