Книга Неуловимая наследница - Ольга Покровская

Она заходила к нему часто. Не каждый день, но точно два-три раза в неделю. Всегда была закрытая, сдержанная, одетая в черное. И со временем он начал в ужасе понимать, что ждет ее прихода. Да, в домике было предусмотрено все, чтобы не скучать. Телевизор с подключенной огромной фильмотекой. Электронная книга с закачанным в нее всем багажом мировой литературы. Приставка с видеоиграми. По одному его слову ему могли доставить все, что он пожелает, – любые научные труды, монографии, компьютерные программы, газеты. Под запретом был только доступ в интернет. И все равно среди всего этого разнообразия Ник чудовищно скучал.

До сих пор он и не представлял себе цену свободы. Какое это счастье, когда можно просто выйти из дома и отправиться куда угодно. С кем угодно встретиться, поговорить, выпить кофе за столиком уличной кафешки, сесть в такси, в поезд, в самолет и оказаться на другом конце света. Навестить родителей, в конце концов, обнять маму, посмеяться вместе с отцом. Оказалось, что никакой комфорт, никакие информационные источники не заменяют этого.

Нику порой казалось, что он задыхается в этих светлые стенах, что мебель, потолки, решетки на окнах, пальмовые листья за окном обступают его, сдавливают, забивают ноздри, расплющивают грудную клетку. И единственным спасением были приходы Ольги. В такие моменты время переставало сливаться в сплошной поток, стены его клетки как будто расступались, и внутрь – немного, совсем чуть-чуть – проникали отголоски иной жизни, той, что была у него когда-то. Наверное, в этом и заключалась разгадка – Ольга, как бы он ни ненавидел ее, была единственной ниточкой, связывающей его с внешним миром.

Иногда она спрашивала, все ли у него в порядке, не нужно ли чего. Будто приветливая хозяйка, заботящаяся о госте. И тогда Ник бесился, орал, что да, нужно, – вернуть ему его свободу. Порой ему казалось, что, если он сможет разбить это ее ледяное спокойствие, заставить тоже потерять самообладание, они сдвинутся с мертвой точки. Но Ольга оставалась невозмутима, почти как эти приставленные к нему головорезы. После того случая на яхте она больше ни разу не подняла на него руку, какие бы оскорбления он ей ни кричал. Иногда только бледнела, прикусывала губу и уходила. А это значило, что он снова оставался один в своей комфортабельной тюрьме. И со временем Ник, ненавидя себя за это, стал спокойнее, покладистее, больше не требовал, чтобы его выпустили, не кидался на Ольгу с обвинениями.

«Стокгольмский синдром. У меня развивается стокгольмский синдром», – в ужасе твердил себе он. Но понимание ничего не меняло.

– Расскажи мне о детстве, – как-то раз попросила Ольга.

И Ник, вместо того, чтобы возмутиться, заорать: «Кто ты такая, чтобы я вел с тобой светские беседы?», действительно начал рассказывать. Про мамины ласковые руки, про протяжные греческие песни, которые она пела ему, баюкая перед сном. Про отца, который поднимал его в воздух и подкидывал ввысь, к самому бескрайнему небу. Про то, как они путешествовали, забросив в багажник автомобиля сумки с вещами. Как останавливались в небольших отелях и часами бродили по европейским городам. Как в одну из таких поездок он впервые оказался на исторических раскопках под Римом и там же навсегда определился с будущей профессией. Про дом, в котором его всегда ждали, даже когда он вырос и переехал жить в Лондон. Дом, где пахло вкусной едой из детства, где из кухни доносился мамин ласковый голос, напевающий народную песню, а из сада навстречу ему выходил отец, что-то мастеривший по своему обыкновению и теперь отряхивавший руки от опилок.

Ольга слушала его молча, смотрела мимо, в окно, за которым уже гасли краски южного дня. И, если бы можно было предположить такое об этой женщине, Ник сказал бы, что взгляд у нее был тоскливым.

– Не представляю себе, что чувствуют родители сейчас, когда я пропал, – закончил он, помрачнев. – Наверное, места себе не находят.

– Они ведь знают, что ты жив, – заметила Ольга. – Камера наблюдения на воротах виллы наверняка тебя зафиксировала. Полиции известно, что ты исчез вместе с преступниками.

– Даже если бы камера меня не зафиксировала, – горячо возразил Ник. – Даже если бы полиция убеждала моих родителей, что меня убили, а тело выбросили в море, они все равно верили бы, что я жив. До последнего. Я знаю, что они ждут меня. Каждый день, каждый час.

Он резко развернулся, отошел в противоположную часть комнаты и прижался лбом к перекрывающей окно решетке. Тоска по дому вдруг стала невыносимой, сжала зубами горло. Ольга приблизилась к нему бесшумно, Ник понял, что она рядом, только когда она положила руку ему на плечо. Странно, но это прикосновение обожгло его так же, как в первые дни их знакомства, обдало тело жаром. А он думал, что не способен теперь воспринимать Ольгу иначе, чем опасную убийцу, не способен испытывать к ней иные чувства, кроме ненависти и отвращения.

– Мне жаль, что так вышло, – мягко сказала она. – Правда, жаль.

– Серьезно? – он резко развернулся, на губах плясала истерическая усмешка. – Так отпусти меня!

– Ты же знаешь, я не могу, – глухо сказала она.

– Знаю, – отозвался он.

Кажется, впервые за все эти дни ему вдруг подумалось, что и она тоже в ловушке. Что он загнал ее туда своей инфантильностью, дурацким любопытством. Чего ради он сунул нос не в свое дело, и обрек их обоих на этот морок, из которого нет выхода? Идиот, какой же он идиот!

– Послушай, – так же негромко, проникновенно заговорила Ольга. – Но ведь если разобраться, все не так плохо. Все могло кончиться для тебя куда страшнее. Ты жив, здоров, сыт, ты – гость в моем доме. Пускай с некоторыми ограничениями, но гость. Здесь тебя никто не тронет. Уверена, твои родители предпочли бы для тебя такой вариант, а не смерть на вилле.

– А ты бы сама смогла так жить? – спросил в ответ Ник, заглядывая в ее холодные, стальные глаза.

И, когда Ольга промолчала, сам себе ответил: «Конечно, не смогла бы. Волки в неволе не живут».

После того разговора Ольга не заходила к нему два дня. Николас совсем извелся. Временами ему казалось, что он сходит с ума. Он пытался читать, но не мог сосредоточиться на том, что говорилось в книге. Пытался смотреть телевизор и вскоре осознавал, что бессмысленно таращится в экран. В голове был сумбур. Он понимал, что ждет Ольгу, что именно к ее приходу теперь привязаны все его мысли. И в то же время он не хотел ее ждать. Не хотел вспоминать, как там, на Миконосе, скользил обветренными губами по ее коже, нащупывая плотную полоску шрама, как зарывался лицом в ее душистые, гладкие и прохладные волосы. Как выгибалась ее шея и по ней скользила капелька пота. Все эти картины перемежались в памяти с Ольгой, ногой погружающей под воду голову паренька в ванной. С Ольгой, целящейся ему в лоб из пистолета. С той Ольгой, что вырубила его хуком в челюсть и приковала наручниками к поручню на яхте. С той, что держала его тут, как домашнее животное, не давая выбраться на волю.

Это противоречие сводило с ума.

Стараясь хоть как-то отвлечься, вернуть связь с реальностью, он подолгу смотрел в окно, выискивая взглядом среди густой зелени признаки жизни. Ведь происходит же там что-то, люди двигаются, говорят, решают какие-то проблемы. Не может быть, чтобы существование замкнулось до размеров его запертого на замок белого домика.