Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
А сколько жизни, сколько страсти в этом отшельнике! Еще никогда в жизни не встречал я более заразительно смеющегося человека.(О Льве Толстом.)
* * *
Слово «литератор» в кругу живописцев [в Париже] считается оскорбительным; им клеймят художника, не понимающего пластического смысла форм, красоты глубоких, интересных сочетаний тонов. «Литератор» – это кличка пишущего сенсационные картины на гражданские мотивы.
* * *
Виртуозность кисти есть верный признак манериста и ограниченной посредственности.
* * *
Частный образованный меценат собирает, как, например, Третьяков собирал, только все лучшее, все выдающееся, все живое без всякой тенденции, без всякой партийности, действуя только по любви к искусству.
* * *
Чтобы художнику создать хорошее, надо глядеть только на великое.
* * *
Образа составляют истинный ренессанс нашего церковного рода живописи.
* * *
Нет более жалкого и бестактного явления, чем ограниченный человек, который пыжится выказать глубокую премудрость. Что может быть скучнее его поучений!
* * *
Несмотря на весь логический протест исключительных этических и эстетических теорий критиков, несмотря на идеальные влечения самих художников, искусство непременно выражает разнообразные инстинкты национальности и ее настроения, вкусы и идеалы. Только необыкновенные, гениальные создания, как плод независимой, великой души, стоят иногда особняком посреди господствующего течения.
* * *
Самый большой вред наших доктрин об искусстве происходит оттого, что о нем пишут всегда литераторы, трактуя его с точки зрения литературы. Красивыми аналогиями пластики с литературой они сбивают с толку не только публику, любителей, меценатов, но и самих художников.
* * *
Военные всегда храбро и быстро женятся.
* * *
Как всегда у Серова, особую прелесть картины составляет отсутствие пошлости.
* * *
Очень естественно, что предоставленные собственной инициативе художники будут культивировать только искусство, стараясь быть интересными господствующему общественному вкусу и потребностям страны. Там не будет места мечтам отсталых жрецов искусства о теплых местах, постоянных окладах.
* * *
Искусство (красота!) – оно ничтожно, бесхарактерно и бессмысленно. С одинаковым рвением оно прославляет и воспевает всякие человеческие нелепости; оно в высшей степени способствует одурачиванию людей для поддержания их в первобытном невежестве и предрассудках.
* * *
Кто, кроме художника, может понять и оценить великую пластику гениальных обломков парфенонского фронтона? С этим нельзя не примириться. Но наши менторы никогда с этим не согласятся, они преклоняются только перед моралью.
Письмо восьмое
С каким удовольствием я уезжал из Мюнхена! Его белая слякоть известковой грязи на улицах, непрерывный мокрый снег в течение целых пяти суток и особенно эта мертвая пустота по вечерам начинали наводить тоску. А впереди грезилась Венеция.
Начался Тироль. Горы все покрыты белым снегом; на елях, на крышах домов и церквей лежали чистейшие, густые белые покрывала. И стены везде белые, только черные окна, черные фигурки людей да темные пятна дерев оттеняли общую белизну. Спокойно кругом, как на небе.
Я стал сводить счеты с Мюнхеном, и мне сделалось совестно за свою опрометчивость в письмах. По моему описанию читатель подумает, что в Мюнхене совсем нет хороших художников. Это неправда. А Иосиф Брандт, а Карл Марр, а Диц, а Фельтен, Шпринг[92], наконец, учившиеся некогда в нашей академии, да мне всех их и не перечесть.
Я люблю Брандта. Картины его очень известны нашей публике. Он пишет живые сцены. То в необозримой степи запорожцев, «чимчикующих» напрямик по густой траве, с бандурами, на добрых конях. То на пыльной ярмарке барышников лошадьми в Западном крае – расстервенившихся еврейчиков, как они взбучивают своих кляч. То конфедератов, застигнутых врасплох на каком-нибудь постое, бросающихся на коней и – «до лясу», и т. п. У него большое собрание дорогих, редких исторических вещей, костюмов, сбруи, оружия всяких родов, клейнодов и булав гетманских. Сам он бравый поляк лет пятидесяти, живой, веселый, умный. Он много штудирует с натуры и обладает солидным знанием своего дела.
Карл Марр известен своей огромной картиной – флорентинской католической процессией самобичевателей.
Диц – уже пожилой профессор, замечателен красивыми историческими композициями.
Фельтен – прекрасный миниатюрист. Его средневековые сценки рыцарских транспортов превосходны по своей серьезной отделке.
Шпринг – очень добросовестно пишет сцены из монашеской жизни. Да, я чуть было не пропустил Габриэля Макса[93]; про Бёклина и Ленбаха я писал – художники известные.
Художники первого ранга ведут себя здесь аристократически, со всеми приемами утонченных церемоний. Даже в мастерских, которые у них изящно декорированы, они работают всегда одетые по моде, как в гостиной, – с иголочки. Визиты, кареты – все как следует. Жены некоторых из них – законодательницы мод для прочих дам.
Однажды на улице я был поражен общим изяществом прекрасной дамы и ее необыкновенным туалетом à la Makkart, в бархате, кружевах, перьях. У моих компаньонов мигом широко отмахнулись шляпы с голов, по здешней моде. «Это жена Ленбаха», – сказал мне г-н Штиллер (президент общества выставки). «Она урожденная графиня», – прибавил г-н Бауер (его секретарь). Оба они художники и очень почтенные люди…
Ох, я совсем не умею описывать. Пожалуй, прочтут еще да обидятся. Вот мой добрый друг Владимир Васильевич Стасов страшно на меня огорчился, даже заболел оттого, что я сказал, что он любит наше варварское искусство[94]. И не он один вправе обидеться на этот эпитет.
Ознакомительная версия. Доступно 7 страниц из 33
