– Нам нужно другое, – неожиданно сказал мне один из нелюдей. Я даже не поняла, кто именно: звук шел отовсюду, как брызги воды на мое горящее свечой существо.
– Ящерица… – прошептала я. – Бесхвостая ящерица.
После смерти отца, мною же и устроенной, я продержалась в убежище под заводом год. Жадно прислушивалась к любым слухам, пыталась говорить с очень редко, но приходившими извне людьми. Военными с Базы. Бродягами – зачастую совершенно сумасшедшими. Появившимися как раз в то время первыми сталкерами.
Последние сперва мало отличались от бродяг, просто были нормальными и шли зачем-то. С целью. Лекарства, патроны, оружие, взрывчатка, металл, компактные изделия предков. Все полезное, что нам осталось после Черного дня.
Потом сталкеры стали ходить группами, у них появилось добротное оружие, обмундирование, карты местности с отмеченными известными горячими пятнами. Расспрашивая их, я узнала, что город не кончается на юго-западном кладбище с одной стороны и парке с другой. Всем в убежище было все равно, а для меня это стало открытием.
Первым шагом прочь.
Дядя Виктор устроил на входе в убежище пост, вооружив сменных часовых купленными у военных автоматами и снабдив измерителем радиации. Прибор как-то назывался, научным словом, но под заводом хватало термина Измеритель. Все понимали, о чем речь.
Ко мне начал приставать Барон. Мерзкий на вид, прыщавый, в три раза старше меня на тот момент. Мама, которая после смерти отца жила по инерции, его привечала. То в гости пригласит, то возьмет меня с собой – не спрашивая, естественно, согласия – и тащит в дальний коридор, где Барон устроил свою мастерскую.
Однажды он пришел свататься. До этого я просто успевала убежать, когда он домогался, а здесь… Мать согласилась, что мне надо замуж. Продала, как ведро с грибами.
– Я тебе, Нинка, так скажу! – уже пьяный Барон налегал на угощение, не забывая подливать себе и матери настойку. – Девка у тебя ленивая, грязнуля, но я ее воспитаю. Буду ебать и кормить! Ну или наоборот.
Он громко заржал, а мне хотелось его зарезать. Прямо здесь и сейчас. Останавливало только одно: матери всю камеру залью кровью. Наши закутки так и назывались – камеры. Не комнатами же звать поделенный занавесками бетонный коридор под разбитым заводом.
– Барон, ну ты это… При девчонке-то… – вяло осаживала его мать, но он только больше распалялся.
– А чего не так, Нинка? Она блядует с детства, в подоле тебе несла, да не донесла, верно?
Мать, уже пьяная, еле видимая в свете масляной лампы – электричество было не про нашу честь, – кивала и вытирала губы рукавом.
– Вот я и говорю!..и кормить. Хозяйкой сделаю дуру твою. За неделю. Но чур сразу – будет жаловаться, что бью, не лезь! Мужик – он право имеет.
Я подумала тогда, что меня стошнит. Прямо на стол из старых досок. На лампу с мерцающим фитильком. На праздничную, бережно хранимую жестяную банку с давно просроченной, но не вздувшейся тушенкой.
На всю их дурацкую жизнь.
– Ну вот и договорились! – довольно крякнул Барон. – Витехе я скажу, что оженились, официально типа. Завтра пусть переезжает. Да и сама заходи, тяжело без мужика-то, да?
Он протянул руку и схватил мать за грудь. Она пьяно засмеялась в ответ, махнув рукой. Могла бы и в морду дать, есть за что…
Я передумала блевать, есть идея получше.
– А чего, муженек, до завтра-то ждать? Пошли сразу. Вещи мать принесет, у меня тех вещей – в одну сумку влезут.
Барон довольно засмеялся и, отпустив мать, перегнулся через стол ко мне, норовя сразу и облапить, и поцеловать. От него жутко воняло настойкой, пережженным железом и чем-то химическим вроде ацетона.
– Вот я знал, знал! Чего кобенилась, давно бы уже вставил! Пошли, женушка, я тебя научу, как надо.
Оставив мать дремать над остатками настойки и жилистым жестким мясом в банке, я накинула куртку и пошла за Бароном. Больше мать я никогда не видела, да и не хочу. Надеюсь, спилась она к Мертвому Богу и сдохла.
В центральном коридоре было светло. Одна из лампочек освещала его лучше, чем справился бы десяток таких коптилок, как в нашей камере. Часовой, бородатый старый Гришак, только подмигнул Барону и хотел было хлопнуть меня по заднице, когда мы шли мимо.
– Не балуй, Гришка! – пьяно шатаясь, мой непрошеный муж оперся о стену. – Жена она мне теперь! С Ниной вот сладились, сейчас этой как вдую…
Гришак хохотнул. А потом мы пошли дальше, в мастерскую, где Барон и жил в уголке. Сюда, для единственного рукастого мужика на все убежище – а Барон таким и был, при всей его глупости и показном разгильдяйстве, – стаскивали все на свете. Пилы, молотки, остатки старой электронной техники, гвозди, напильники и даже небольшой тигель для плавки металла.
Глаза разбегались, чего здесь только не было.
– Чего тянуть, пошли в койку! – Барон включил свет – на мастерскую его не жалели. Пропустил меня вперед и больно ткнул в спину. – Туда давай! Иди, иди, сучка.
Интересную мне жизнь мама придумала. Земной ей поклон и котел на том свете. Кипящее масло с гвоздями. Заслужила.
– А то давай поиграемся сперва? – просопел Барон. – Ртом-то как, умелица?
– Ага, – попыталась я улыбнуться. – Только я приберу сперва, ладно? Вон у тебя свинарник какой.
Пока Барон, скрипя залитыми грибной настойкой мозгами, пытался понять, что я затеяла, мне удалось подойти к заваленному железками верстаку. Прибрать здесь и правда бы не помешало, но как-нибудь без меня.
Других дур пусть ищет. Умелиц ртом.
Клещи? Да, пожалуй что они. Молотком я его убью, а лишать убежище столь ценного работника не хотелось бы. Все же родина, какая ни есть.
Размахнувшись, я ударила Барона увесистыми клещами по голове, никуда особо не целясь, но вроде бы не в висок – это, я слышала, самое уязвимое место. Барон крякнул и упал набок, сметая грузным телом сложенные железки. Грохот был порядочный, но никто не сунулся выяснять, что тут к чему. На помощь не звал? Значит, сам справится. Такова жизнь.
Связать его оказалось гораздо сложнее, чем уложить на пол. Сперва надежную веревку искала, потом заламывала за спину неподатливые руки. С ногами-то проще – свела да скрутила. В рот кляп из грязной, воняющей машинным маслом тряпки. Утрамбовала как следует, хрен выплюнет.
Все? Если бы не недавнее сватовство, то все. А так – нет.
– На прощание, дорогой муженек, у меня есть для тебя подарок, – вежливо, но пыхтя от натуги, сказала я. Трудности с дыханием были связаны с переноской от верстака здоровенных тисков. Открутить, перетащить – работа тяжелая.
Я уронила тиски ему на ноги выше колен. Да, нормально, чуток повернуть, и все. С трудом расстегнула перетянувший толстое рыхлое брюхо ремень на штанах и рывком спустила их вниз.
