– Знаю-знаю, – закивала я, – профессионалы считают, что от стиля музыки ее качество не зависит.
– Если послушать все эти разговоры, что «мы записывались в Лондоне», а потом взять группу «The World» и послушать, что они в Лондоне сделали, так это просто «до свидания!».
Не поняв, что означает в шоу-бизнесе термин «до свидания», робко спросила, опасливо косясь на сахарницу:
– Может, они это делали в дешевой студии в Лондоне?
– На самом деле, – Дима неправильно истолковал мой взгляд и снова великодушно пододвинул ко мне ненавистную сахарницу, – все зависит от отношения аранжировщика, а сейчас оно стало утилитарным: если ему нравится – он делает, если не нравится – он делает, извините за выражение, дерьмо. Иногда удивительно, как профессионал делает одну вещь гениально, а другую – нет. Просто она ему не нравится. Если мне вещь сильно не нравится – я просто не возьмусь. А он берется и делает заведомо фигню. Я в таких случаях ему говорю: «Ты не понимаешь, что репутация создается годами, а портится за одну секунду».
Не выдержав борьбы с профессиональными терминами типа «сведение» и «мастеринг», блондинка во мне взмолилась, решительно оттолкнула сахарницу и, не снимая с нее руки с целью навсегда пригвоздить ее к месту подальше от меня, попросила Диму объяснить, из чего состоит песня и как она строится.
– Расскажу человеческим языком, – снисходительно улыбнулся Мосс и временно забыл про злополучную сахарницу. – Допустим, ты сочинила песню...
– Что значит сочинила, – уточнила я, – принесла расписанную нотами на бумаге или просто «пим-пим, тра-ля-ля»?
– Просто «пим-пим, тра-ля-ля», – кивнул Дима. – Ты приносишь это, и если у тебя есть продюсер, то он говорит, что он хочет, если нет, то я ее беру и у меня в голове сразу начинает все это играть, причем целиком. И я стараюсь это услышать так, будто это уже не у меня в голове играет, а из радио. Потом делается аранжировка. Аранжировка – это когда играются и записываются сначала барабаны, потом гитары, скрипка, флейта и т. д.
В результате получается многодорожечная музыка, когда разные партии записаны синхронно.
– По нескольким дорожкам проигрываются разные инструменты. – Я оказалась понятливой. – Одна и та же мелодия, но обработанная с использованием разных инструментов. Записали все инструменты, совместили это всё, а дальше?
– Дальше уже играет некое подобие аранжировки, так называемая болванка. Приходишь ты, и тебе кажется, что это уже музыка, она просто еще не сведенная. На эту болванку записывают твой вокал, ты много раз пропеваешь свою партию. На этой стадии самый тонкий момент. Я тебе говорю: «Здесь поддай больше эмоций, здесь нежно спой, а здесь ты крикни».
– Получается, что это саундпродюсер диктует звездам, как они должны петь? – удивляюсь я.
– Конечно.
– Сами они не могут? – округляю я глаза.
– Очень редко, – выносит нелестный вердикт Мосс.
– Алла, наверное, знает, как петь, – не хочу верить я.
– Алла – она уникальная. Когда она приходит, у нее в голове уже это есть. Иногда она приходит и не знает, что петь, а когда она четко знает, то просто приходит и поет, – кивает Дима и продолжает объяснять технологию создания песни. – На этом этапе поется и записывается очень много треков, порядка двадцати, и потом начинается сбор вокала.
Интересуюсь живо и шкурно (все-таки сама балуюсь пением), сколько примерно часов нужно звезде для записи звука.
– По-разному. В зависимости от песни. Минимум, когда ты поешь два-три раза, пятнадцать минут, и готово.
– А максимум? – Я почувствовала себя слегка ущербной со своими минимум четырьмя часами на запись каждой песни.
– Бывает часов пять, – успокоил меня Дима. – Особенно если надо какую-нибудь эмоцию поймать или продюсер что-то нереальное требует, извиняюсь, от блондинки. После этого Толик выбирает самое лучшее по слову, по ноте, по звуку. Получается трек, и по необходимости, а она очень часто возникает, Толик начинает чистить интонацию. Все это подтягивается. В одной ситуации я сам видел, как Толик записал и начал собирать, а Кристина почему-то задержалась (обычно артист поет и уходит), читала книгу, звонила, потом послушала, как он работает, и сказала: «Толик, как же, наверное, ты нас ненавидишь!»
– Хорошо, что напомнил, Кристина Орбакайте – прекрасный пример того, как сильно можно вырасти, если много работать вживую. Вся страна знает, что Кристина начинала с совсем простых работ, а сейчас раскачала очень хорошо свою вокальную «мышцу».
– Когда Кристина пела «Мой мир», ходили слухи, что ей подпевает Пугачева. Я клянусь, что Пугачева не подпевала, а просто тогда была на записи, может, поэтому и вышло немного по-пугачевски. Кристина до сих пор не любит эту песню. Она просто выдала этот тембр, у нее же не может его не быть.
– А Кристина не любит, когда она поет, как Пугачева? – спрашиваю.
– Она вообще не любит быть на кого-нибудь похожей.
Кстати, о птичках, то есть о певичках, приглашаю вернуться к процессу производства.
– После этого записывается бэк-вокал: подпевки, хоры, второй голос, третий. Затем все эти сто тысяч дорожек...
– ?!
– Я образно говорю. Может быть, семьдесят. Они объединяются в единое, и это называется сведением. Начинаем двигать, делать погромче гитару или бас пожирнее, барабаны помощнее, кучу всяких обработок. И только после этого получается готовая фонограмма. Потом мы делаем мастеринг. Мастеринг бывает на альбом, но если песня единичная, мы сразу делаем на нее приблизительный мастеринг, а потом в альбоме заново. Есть песни, которые хорошо звучат, а есть – плохо. Находится некий компромисс, когда хорошая песня портится, а плохие – улучшаются.
– Зачем портить хорошие песни? – Вот я все-таки такая непонятливая.
– Для человека, который будет слушать, песня не покажется испорченной, – успокоил меня Дима. – И наступает самый сложный момент, потому что в процессе сведения может получиться две-три разных песни, и само восприятие песни будет совершенно другое. Например, вытащить барабаны, влупить «колбасу», потерять интересные гитарные партии, которые дают эффект. Или, наоборот, провалить рэгги в танцевальной песне, и слушатель ее просто не услышит. Это очень сложно. Это единый процесс от начала до конца, если каждый его этап не контролируется, можно получить искаженный результат. То, что я услышал в песне, которую вы принесли и играли, может быть не тем, что получилось после, потому что я стараюсь ее делать так, чтобы потом ее можно было продать. Как это ни цинично, но это товар на продажу. Точнее, чтобы клиент это мог продать. Чтобы он принес ее на радио, ее взяли в ротацию и чтобы у него это везде звучало.
Пытаю его, пользуясь тем, что он не работает на радио, правда ли, что на уважающих себя радиостанциях ротации песен не проплачиваются?
– Радио – это совершенно другой бизнес. Хоть я и не радийщик, но я много с этим сталкивался. Радио живет за счет рекламы, и они очень боятся потерять свой формат и своих слушателей. И, к сожалению, на радиостанциях профессионалов сейчас мало. Архипов (Сергей Архипов, один из учредителей «Русской медиагруппы», президент радио «Россия») он, безусловно, им является. Есть еще несколько человек, вот Сан Саныч (Александр Варин, президент «Авторадио»), он гений, он создал немузыкальную радиостанцию, которая на прошлой неделе вышла на первое место. На самом деле, самое тонкое место в шоу-бизнесе – это радио. Я без радио сейчас не работаю. Точно так же и на радио песня может провалиться, если не существует поддержки, клипа и т. д. Дело в том, что там сидят люди с таким восприя-тием, которые этого не могут оценить. Это фокус-группы, которым дают что-то слушать, на основании этого делаются какие-то выводы. Все это очень сложно. Я уверен, что у нас восемьдесят процентов хороших песен похоронено. Что сейчас модно среди молодежи? Вот возьмем певицу «МакSим», если ты зайдешь в топ-хит радиорассылки, то увидишь, что три года эти песни лежали без движения. Но как только вышел альбом – народ-то не обманешь, – во всех машинах заиграло, и все начали ставить «МакSим». Она была три года никому не нужна, девочка бедная, ей есть нечего было. А в альбоме все то же самое, никто ничего не переделывал.
