И, взяв со стола бланк патента, она заполнила его и подписала.
– Это, конечно, прекрасная и щедрая награда, ваше величество, – сказал д’Артаньян, взяв его с поклоном. – Но все непрочно в этом мире, и человек, впавший в немилость у вашего величества, может завтра же потерять эту должность.
– Чего же вы хотите еще? – спросила королева, краснея от того, что ее так хорошо разгадал этот человек, такой же проницательный, как и она сама.
– Сто тысяч ливров, которые должны быть выплачены этому бедному капитану в тот день, когда его служба станет неугодна вашему величеству.
Анна колебалась.
– А ведь парижане обещали, по постановлению парламента, шестьсот тысяч ливров тому, кто выдаст им кардинала живого или мертвого, – заметил д’Артаньян, – живого – чтобы повесить его, мертвого – чтобы протащить его труп по улицам.
– Вы скромны, – сказала на это Анна Австрийская, – вы просите у королевы только шестую часть того, что вам предлагает парламент.
И она подписала обязательство на сто тысяч ливров.
– Дальше? – сказала она.
– Ваше величество, мой друг дю Валлон богат, и поэтому деньги ему не нужны. Но мне помнится, что между ним и господином Мазарини была речь о пожаловании ему баронского титула. Припоминаю даже, что это было ему обещано.
– Человек без рода, без племени! – сказала Анна Австрийская. – Над ним будут смеяться.
– Пусть смеются, – сказал д’Артаньян. – Но я уверен, что тот, кто над ним раз посмеется, второй раз уже не улыбнется.
– Дадим ему баронство, – сказала Анна Австрийская.
И она подписала.
– Теперь остается еще шевалье, или аббат д’Эрбле, как вашему величеству больше нравится.
– Он хочет быть епископом?
– Нет, ваше величество, его удовлетворить легче.
– Чего же он хочет?
– Чтобы король соблаговолил быть крестным отцом сына госпожи де Лонгвиль.
Королева улыбнулась.
– Герцог де Лонгвиль – королевской крови, ваше величество, – сказал д’Артаньян.
– Да, – сказала королева. – Но его сын?
– Его сын… наверное, тоже, раз в жилах мужа его матери течет королевская кровь.
– И ваш друг не просит ничего больше для госпожи де Лонгвиль?
– Нет, ваше величество, так как он надеется, что его величество, будучи крестным отцом этого ребенка, подарит матери не менее пятисот тысяч ливров, предоставив, конечно, при этом его отцу управление Нормандией.
– Что касается управления Нормандией, то на это я могу согласиться; но вот относительно пятисот тысяч ливров не знаю, – ведь кардинал беспрестанно повторяет мне, что наша казна совсем истощилась.
– С разрешения вашего величества мы вместе поищем денег и найдем их.
– Дальше?
– Дальше, ваше величество?
– Да.
– Это все.
– Разве у вас нет четвертого товарища?
– Есть, ваше величество: граф де Ла Фер.
– Чего же он требует?
– Он ничего не требует.
– Ничего?
– Ничего.
– Неужели есть на свете человек, который, имея возможность требовать, ничего не требует?
– Я говорю о графе де Ла Фер, ваше величество. Граф де Ла Фер не человек.
– Кто же он?
– Граф де Ла Фер – полубог.
– Нет ли у него сына, молодого родственника, племянника? Мне помнится, Коменж говорил мне о храбром юноше, который вместе с Шатильоном привез знамена, взятые при Лансе.
– Вы правы, ваше величество, у него есть воспитанник, которого зовут виконт де Бражелон.
– Если дать этому молодому человеку полк, что скажет на это его опекун?
– Он, может быть, согласится.
– Только может быть?
– Да, если ваше величество попросит его.
– Это действительно странный человек! Ну что же, мы подумаем об этом и, может быть, попросим его. Довольны вы теперь?
– Да, ваше величество. Но вы еще не подписали…
– Что?
– Самое главное: договор.
– К чему? Я подпишу его завтра.
– Я позволю себе доложить вашему величеству, что если ваше величество не подпишет этого договора сегодня, то после у вас, пожалуй, уже не найдется для этого времени. Умоляю ваше величество написать под этой бумагой, написанной целиком, как вы видите, рукой Мазарини: «Я согласна утвердить договор, предложенный парижанами».
Анна была захвачена врасплох. Отступать было некуда: она подписала договор.
Но здесь оскорбленная гордость королевы бурно прорвалась наружу: она залилась слезами.
Д’Артаньян вздрогнул, увидев эти слезы. С того времени королевы стали плакать, как обыкновенные женщины.
Гасконец покачал головой. Слезы королевы, казалось, жгли ему сердце.
– Ваше величество, – сказал он, становясь на колени, – взгляните на несчастного, который у ваших ног; он умоляет вас верить, что одного знака вашей руки достаточно, чтобы сделать для него возможным все. Он верит в себя, верит в своих друзей; он хочет также верить и в свою королеву, и в доказательство того, что он ничего не боится и не хочет пользоваться случаем, он готов возвратить Мазарини вашему величеству без всяких условий. Возьмите назад, ваше величество, бумаги с вашей подписью; если вы сочтете своим долгом отдать их мне, вы это сделаете. Но с этой минуты они ни к чему вас не обязывают.
И д’Артаньян, не вставая с колен, со взглядом, сверкающим гордой смелостью, протянул Анне Австрийской все бумаги, которые добыл у нее с таким трудом.
Бывают минуты (так как на свете не все плохое, а есть и хорошее), когда в самых черствых и холодных сердцах пробуждается, орошенное слезами только что пережитого глубокого волнения, благородное великодушие, которого уже не могут заглушить расчет и оскорбленная гордость, если его с самого начала не одолеет другое, враждебное, чувство. Анна переживала подобную минуту. Д’Артаньян, уступив собственному волнению, совпадавшему с тем, что происходило в душе королевы, совершил, сам того не сознавая, искуснейший дипломатический ход. И он тотчас же был вознагражден за свою ловкость и за свое бескорыстие – смотря по тому, что читателю угодно больше в нем оценить: ум или доброту сердца.
– Вы правы, – сказала Анна, – я вас не знала. Вот бумаги, подписанные мною, я даю их вам добровольно. Ступайте и привезите ко мне скорее кардинала.
– Ваше величество, – сказал д’Артаньян, – двадцать лет тому назад (у меня хорошая память) за такой же портьерой в ратуше я имел честь поцеловать одну из этих прекрасных рук.
