– Я слушаю вас и прямо любуюсь, – сказала Анна Австрийская. – Правда, мне редко случалось встречать подобную наглость.
– Как видно, вы, ваше величество, так же заблуждаетесь относительно наших намерений, как было с господином Мазарини, – сказал д’Артаньян.
– Вы ошибаетесь, – сказала королева, – и чтобы доказать, как мало я заблуждаюсь относительно вас, я сейчас велю вас арестовать, а через час двинусь во главе армии освобождать моего министра.
– Я уверен, что вы, ваше величество, не поступите так неосторожно, – сказал д’Артаньян, – прежде всего потому, что это было бы бесполезно и привело бы к очень тяжелым последствиям. Еще до того как его успеют освободить, господин кардинал успеет умереть, и он в этом настолько уверен, что просил меня, в случае если я замечу такие намерения вашего величества, сделать все возможное, чтобы отклонить вас от этого плана.
– Хорошо! Я ограничусь тем, что велю вас арестовать.
– И этого нельзя делать, ваше величество, потому что мой арест так же предусмотрен, как и попытка к освобождению господина кардинала. Если завтра в назначенный час я не вернусь, послезавтра утром кардинал будет препровожден в Париж.
– Видно, что по своему положению вы живете вдали от людей и дел. В противном случае вы знали бы, что кардинал раз пять-шесть был в Париже, после того как мы из него выехали, и что он виделся с господином Бофором, герцогом Бульонским, коадъютором и д’Эльбефом, и никому из них в голову не пришло арестовать его.
– Простите, ваше величество, мне все это известно. Потому-то друзья мои и не повезут господина кардинала к этим господам: каждый из них преследует в этой войне свои собственные интересы, и кардинал, попав к ним, сможет дешево отделаться. Нет, они доставят его в парламент. Правда, членов этого парламента можно подкупить в розницу, но даже господин Мазарини недостаточно богат, чтобы подкупить их гуртом.
– Мне кажется, – сказала Анна Австрийская, бросая на д’Артаньяна взгляд, который у обычной женщины мы назвали бы презрительным, а у королевы – грозным, – мне кажется, вы мне угрожаете, мне, матери вашего короля!
– Ваше величество, – сказал д’Артаньян, – я угрожаю, потому что вынужден к этому. Я позволяю себе больше, чем следует, потому что я должен стоять на высоте событий и лиц. Но поверьте, ваше величество, так же верно, как то, что в груди у меня – сердце, которое бьется за вас, – вы были нашим кумиром, и – бог мой, разве вы этого не знаете? – мы двадцать раз рисковали жизнью за ваше величество. Неужели вы не сжалитесь над вашими верными слугами, которые в течение двадцати лет оставались в тени, ни словом, ни вздохом не выдав той великой, священной тайны, которую они имели счастье хранить вместе с вами? Посмотрите на меня, – на меня, который говорит с вами, – на меня, которого вы обвиняете в том, что я возвысил голос и говорю с вами угрожающе. Кто я?.. Бедный офицер без средств, без крова, без будущего, если взгляд королевы, которого я так долго ждал, не остановится на мне хоть на одну минуту. Посмотрите на графа де Ла Фер, благороднейшее сердце, цвет рыцарства: он восстал против королевы, вернее, против ее министра, и он, насколько мне известно, ничего не требует. Посмотрите, наконец, на господина дю Валлона – вспомните его верную душу и железную руку: он целых двадцать лет ждал одного слова из ваших уст, – слова, которое дало бы ему герб, давно им заслуженный. Взгляните, наконец, на ваш народ, который должен же что-нибудь значить для королевы, на ваш народ, который любит вас и вместе с тем страдает, который вы любите и который тем не менее голодает, который ничего иного не желает, как благословлять вас, и который иногда… Нет, я не прав: никогда народ ваш не будет проклинать вас, ваше величество. Итак, скажите одно слово – и всему настанет конец, мир сменит войну, слезы уступят место радости, горе – счастью.
Анна Австрийская с удивлением увидела на суровом лице д’Артаньяна странное выражение нежности.
– Зачем не сказали вы мне все это прежде, чем начали действовать? – сказала она.
– Потому что надо было сначала доказать вашему величеству то, в чем вы, кажется, сомневались: что мы все же кое-чего стоим и заслуживаем некоторого внимания.
– И как я вижу, вы готовы доказывать это всякими средствами, не отступая ни перед чем? – сказала Анна Австрийская.
– Мы и в прошлом никогда ни перед чем не отступали, – зачем же нам меняться?
– И вы, пожалуй, способны, в случае моего отказа и, значит, решимости продолжать борьбу, похитить меня самое из дворца и выдать меня Фронде, как вы хотите теперь выдать ей моего министра?
– Мы никогда об этом не думали, ваше величество, – сказал д’Артаньян, со своим ребяческим гасконским задором. – Но если бы мы вчетвером решили это, то непременно бы исполнили.
– Мне следовало это знать, – прошептала Анна Австрийская. – Это железные люди.
– Увы, – вздохнул д’Артаньян, – ваше величество только теперь начинает судить о нас верно.
– А если бы я вас теперь наконец действительно оценила?
– Тогда ваше величество по справедливости стали бы обращаться с нами не как с людьми заурядными. Вы увидели бы во мне настоящего посла, достойного защитника высоких интересов, обсудить которые с вами мне было поручено.
– Где договор?
– Вот он.
Глава XLIXПеро и угроза иногда значат больше, чем шпага и преданность (Продолжение)
Анна Австрийская пробежала глазами договор, поданный ей д’Артаньяном.
– Здесь я вижу одни только общие условия: требования де Конти, Бофора, герцога Бульонского, д’Эльбефа и коадъютора. Где же ваши?
– Ваше величество, мы знаем себе цену, но не преувеличиваем своего значения. Мы решили, что наши имена не могут стоять рядом со столь высокими именами.
– Но вы, я полагаю, не отказались от мысли высказать мне на словах ваши желания?
– Я считаю вас, ваше величество, за великую и могущественную королеву, которая сочтет недостойным себя не вознаградить по заслугам тех, кто возвратит в Сен-Жермен его преосвященство.
– Конечно, – сказала королева. – Говорите же.
– Тот, кто устроил это дело (простите, ваше величество, что я начинаю с себя, но мне приходится выступить вперед, если не по собственному почину, то по общей воле всех других), чтобы награда была на уровне королевских щедрот, должен быть, думается мне, назначен командиром какой-либо гвардейской части – например, капитаном мушкетеров.
– Вы просите у меня место Тревиля!
– Эта должность вакантна; вот уже год, как Тревиль освободил ее, и она до сих пор никем не замещена.
– Но это одна из первых военных должностей при королевском дворе!
– Тревиль был простым гасконским кадетом, как и я, ваше величество, и все же занимал эту должность в течение двадцати лет.
– У вас на все есть ответ, – сказала Анна Австрийская.