студента, выразившего симпатию к оппозиции, нападавшие члены шайки науськивали друг друга криком: «Этот Иуда, Троцкий, продал нашего Ленина!»[1750] Антисемитская риторика зашла так далеко, что Сталин был вынужден выступить с печатным заявлением, в котором говорилось: «Мы боремся против Троцкого, Зиновьева и Каменева не потому что они евреи, но потому что они оппозиционеры»[1751].
Мелкие собственники, живущие отдельно от остального общества, – а именно такой считалась семья Троцкого, – евреи часто изображались индивидуалистами и псевдорадикалами, страдающими манией величия. Исайка Чужачок явно задуман как посторонний. Наделяя Исайку этим прозвищем, Малашкин делает его чуждым советскому государству как номинально, так и идеологически. Оба смысла «чуждости» Исайки неразрывно связаны. Предполагалось, что мещанским национальный характер евреев сделал тип экономической деятельности, которой они занимались в черте оседлости[1752]. Как типичный еврей-комсомолец, Исайка сочетал в себе физическое вырождение и его идеологическое проявление – инакомыслие. Нижеследующий отрывок из повести не оставляет на этот счет никаких сомнений: «Чужачок дерганул ногой, низко наклонил голову, так что шевелюра отстала от головы, повисла в воздухе, и проговорил: „Я интернационален и потому не только в любви, а и в общих вопросах хорошо разбираюсь. А в городе Полтаве меня маленьким Троцким называли“»[1753].
В 1926 году критики еще могли не соглашаться с обоснованностью канвы повести и с типизацией героев. «В падении девушки, по словам Малашкина, как будто виноват, хотя бы косвенно, и т. Троцкий, – жаловался Полянский. – Но если т. Троцкий неправ в своей политической позиции, то, право же, нет оснований притягивать т. Троцкого к вопросу о разложении молодежи. Оказывается, половой распущенности поддалась та молодежь, которая во время первой дискуссии пошла за т. Троцким. <…> Нельзя же, в самом деле, всякое бытовое явление объяснять, в конечном счете, политическими ошибками оппозиции. <…> Из-за каждого угла выскакивает страшная физиономия т. Троцкого»[1754]. Но вот в физиономии как раз и было дело. Малашкин здесь не просто намекает на еврейские корни Исайки и его поклонников, но и отсылает к подозрению, что партийные интеллигенты поддерживали раскольничество Троцкого в силу его расового происхождения. Карикатурный герой повести, подобно многим стереотипным персонажам-евреям, тщедушен и жалок.
Исайка Чужачок был небольшого роста, с лица и тела щупленький. На тонком лице, похожем на челнок, имел только три достоинства – большой красный нос, широкие желтые, хищно выдающиеся вперед зубы и еще две – цвета кофейной гущи – бусинки глаз, которые были, несмотря на необыкновенную подвижность всего тела Исайки Чужачка, неподвижны и казались мертвыми[1755].
Описывая Исайку хилым, а его поведение – компульсивным, автор опирался на современный ему медикализированный образ еврея. Он подмечает «необыкновенную подвижность» Чужачка и отсутствие физического самоконтроля. «Исайка Чужачок ужасно нервничал, размахивая руками». В какой-то момент он «окончательно вышел из себя и, стараясь всех заглушить, уже не орал, а топал по столу замшевыми полуботинками, брызгал слюной». Исайка «мотал головой», «неистово кричал», «облизывал кончиком языка дырку рта», закидывал «назад со лба сбившуюся шевелюру»; он беспрерывно «дрыгался»[1756]. Еврей был символом человека с примитивным и извращенным поведением, чей вклад в мировую историю принадлежит далекому прошлому. В ХХ веке евреи существовали всего лишь как вырождающийся вид[1757].
Так у большевиков намерение (умысел) преобладало над поступком, юридическая (правовая) типология преступлений уступала свое место типологии преступников. Большой интерес вызывал уклонист как тип. Внимание уделялось анатомии тела, отклоняющегося от нормы. Ряд экспертов приняли довод Чезаре Ломброзо, что внимание к телу избавит науку о человеке от «идеализма» классических школ[1758]. Френология, пытавшаяся обнаружить признаки внутренних умственных и моральных состояний на поверхности тела, особенно на голове и лице, обещала сделать предрасположенность человека – столь неуловимый предмет герменевтического дискурса – доступной и читаемой[1759].
Создавая портрет Исайки, Малашкин опирался на физиогномику. Хилое тело означало отклонение и возможное психическое расстройство. Подобные черты дегенерации – своего рода физическая печать троцкизма. Чтобы у читателя не осталось никаких сомнений по поводу вырождения Исайки, Малашкин описывает его манеру танцевать как удивительно смешную: «Он был похож на кузнечика, вернее – на тощего козла, которого поставили на задние ноги и заставили плясать. Исайка ходил как-то боком и работал почему-то исключительно правой ногой, он ее все время откидывал от себя – откинет и дрыгнет… правая рука была вытянута и подперта в бок, а левая была откинута в сторону и болталась наравне с левым коленом»[1760]. Конечно, критики относились к подобным описаниям с некоторой долей осторожности. Радек возмущался антисемитской социологией романиста: «Тов. Малашкин написал целый роман „Луна с правой стороны“. Здесь все освещено, действительно, полностью с правой стороны (смех), и с этим я согласен. <…> Пронизана нездоровыми явлениями только окраинная молодежь и вузовская. Причем эта окраинная молодежь вся носит еврейские фамилии. И эта окраинная молодежь занимается афинскими ночами и предается троцкизму». Роман был не чем иным, как «пасквилем» на еврейскую молодежь. «Если бы только еврейская молодежь проявляла нездоровые инстинкты, тенденции, то бог с нею, мы бы очень с ней обошлись хорошо. Но ведь надо же подходить к делу намеренно с обманом, чтобы ставить такие тезисы»[1761]. Марксистская теория пластичности человеческой природы делала идею врожденной связи между физическим и нравственным уродством проблематичной. Хотя бы отчасти в разложении Исайки следовало винить его отношение к средствам производства, а не щитовидную железу. Но все-таки «безудержность», «нервозность» и «частые перемены настроения» Исайки не могли не рассматриваться иначе как признаки дегенерации[1762]. Врачи обнаружили множество симптомов этой «болезни» и среди них – так называемые тики, конвульсивные гримасы, «аномалии сенсорной функции», «моральное разложение», «слабоумие» и «половую возбудимость»[1763]. Были те, кто проводил различие между «соматическими» и «психологическими» признаками вырождения. Первая категория включала в себя «импотенцию» и «слабость нервов»; вторая – «презрение к жизни», «стремление к самоубийству», «отвращение к деторождению и половому акту», «предпочтение неестественного удовлетворения половых потребностей», «сознательное пользование половым актом как средством исключительно наслаждения»[1764].
В своих беспрерывных приступах экзальтации Исайка растрачивает всю данную ему природой энергию. Учитывая мнение, что половая распущенность ведет к atrophia testiculorum, Малашкин завершает физическую типизацию своего антигероя тем, что делает его импотентом[1765]. «Я его [пол] изучал», – Исайка заявляет, эпилептически дергаясь. Некий Алешка поясняет: «Наверно, на практике». Но Шурка только громко захохотала. «Он совершенно неспособен, – вклинилась еще одна студентка, Ольга. – Танька, верно я говорю?»[1766] Здесь Исайка точно соответствует тогдашней расовой науке. Считалось, что половые ощущения появляются очень рано
