филармонии с женой. Хорошенькая.
— Ас кем–нибудь из волейболистов вы встречаетесь? В будние дни?
— Да. С Аллой Алексеевной. Мы дважды ездили с ней в Крым. Вам нужен телефон?
— Пожалуйста.
Телефон Аллы Алексеевны Травкина знала на память.
— А как вы думаете, сколько народу собирается на поляне? — спросил полковник.
— Трудно сказать. Все зависит от времени года, от погоды.
— А в прошлое воскресенье?
— Человек сто, сто пятьдесят. — Заметив удивление на лице Корнилова, Елена Сергеевна сказала: — Так мне кажется. Некоторые приезжают, но не играют. Моя Алла вывихнула руку, полгода не могла играть, а приезжала. По привычке. Вы знаете, у нас очень мило. Чувствуешь себя непринужденно, на равных со всеми.
«Но своя элита у вас имеется, — подумал Корнилов. — Мастера играют отдельно».
— Вы ведь задерживаетесь после игры? — спросил он, намеренно не упоминая, с какой целью она это делает, щадя ее самолюбие.
— Да. Но не каждый раз. Бывает, что дохожу до шоссе и потом возвращаюсь. В прошлое воскресенье пошла на ручей, вымылась и только потом вернулась.
— А когда вы вернулись в этот раз, никого на поляне уже не было?
— Нет.
Она явно говорила неправду. И эта неправда давалась ей с большим трудом — на лбу выступили мелкие бисеринки пота.
Корнилов положил перед Еленой Сергеевной план поляны, перерисованный Бугаевым с того, что набросал Казаков, только на нем не было крестиков.
— Узнаете?
Она кивнула.
— Как вы обходили поляну? Можете нарисовать?
— Я никогда не обхожу ее. Народ приезжает аккуратный, не разбрасывает ни бумагу, ни бутылки. Привыкли с годами…
— Значит, бутылки складывают в одно место?
— Да. Вот здесь густой ельничек и яма. Наверное, заросшая воронка от снаряда. — Елена Сергеевна показала место на поляне. — Сюда и складывают бутылки, газеты. Есть, конечно, и неряхи. Особенно из новеньких.
«А может быть, все знают про твой приработок, — подумал Корнилов, — и специально несут бутылки в одно место? А между прочим, бутылки… — его мысли получили определенное направление, но он тут же остановил себя: — Нет. Мы получим сотни «пальчиков», но это ничего не даст — у нас нет отпечатков преступника. Если только не найдем такие, которые зарегистрированы в нашей картотеке».
— Воскресные бутылки лежат на месте?
— Ага. Я так перепугалась… Да и вообще, — она горько усмехнулась, — как теперь туда показаться?
— Никто ничего не знает. О бутылках, — успокоил ее Корнилов. — Кого вы можете еще назвать из волейболистов?
Елена Сергеевна назвала несколько имен. В основном это были женщины. Одну из них Травкина провожала до дому. Номера квартиры не знала, но помнила подъезд.
Одна мысль не давала Корнилову покоя: почему она ни разу не назвала Плотского? Ведь они знакомы! Казаков даже считает, что Елена Сергеевна влюблена в директора. Почему же она молчит? Корнилов чувствовал — ни о какой рассеянности и забывчивости не может быть и речи. Не хочет, чтобы милиция досаждала расспросами Павлу Лаврентьевичу? А спрашивать ее сейчас бесполезно — только вспугнуть.
Прощаясь, Корнилов поинтересовался:
— Елена Сергеевна, почему вы дышите книжной пылью, имея техническое образование?
— Чтобы почаще дышать морским воздухом. — Она явно радовалась, что разговор наконец закончен. Исчезла напряженность, даже порозовело бледное лицо. — В библиотеке мне дают возможность брать отпуск за свой счет. Зимой езжу в горы, летом — на море…
Как только за Травкиной закрылась дверь, полковник вызвал Бугаева, Варю Алабину, долгое время работавшую его секретарем, а после окончания юрфака принятую в отдел младшим оперуполномоченным. Необходимо было срочно встретиться с людьми, адреса и телефоны которых назвала Елена Сергеевна. Через час–другой Травкина может с кем–то из них поделиться своими впечатлениями о пребывании в милиции, а этот «кто–то» передаст другому. И пойдет гулять по цепочке…
Семену Бугаеву достался стоматолог Матвеев, Вере Алабиной Алла Алексеевна, о которой Травкина, несмотря на совместные поездки в Крым, ничего не знала, кроме номера ее домашнего телефона. Предстояло еще разыскать молодого, но уже лысого таксиста Гурама, имеющего красивую жену, но остальные сотрудники отдела были заняты, и таксиста Корнилов взял на себя.
13
Около кабинета доктора Матвеева сидели человек пять пациентов с мученическими лицами. Мужчина с перевязанною пуховым платком щекою ходил словно заведенный взад–вперед по узенькому коридорчику.
— Все к Матвееву? — спросил Бугаев.
— Все, — буркнул перевязанный мужчина и посмотрел на Семена, как на своего личного врага. Наверное, улыбчивый и пышущий здоровьем человек вызывает в больничной обстановке, где люди объединены недугами, некоторое раздражение.
«Вот так номер! — с огорчением подумал Бугаев. — Что же делать? Отрывать этого зубодера от дела, когда столько страждущих?» Он прошелся по коридору, читая таблички на дверях, внимательно изучил правила приема в поликлиниках системы, названной не поддающимся расшифровке словом «УХЛУГУЗИЛ», и наконец наткнулся на дверь с табличкой «Главный врач».
Пышная рыжеволосая дама, высунув, словно школьница, кончик языка, сосредоточенно писала что–то бисерным почерком в маленьких клеточках разложенного на столе листа ватмана. Наверное, расписывала дежурства врачей УХЛУГУЗИЛа на следующий месяц.
— Здрасте! — улыбаясь, сказал Семен.
Оторвавшись от ватмана, дама посмотрела на Бугаева. Его белоснежные зубы не предвещали никаких жалоб на плохое обслуживание в поликлинике, и дама одарила Семена ответной улыбкой.
— Что вы хотели, молодой человек?
Не дождавшись приглашения, Бугаев сел и спросил:
— Вы бы не могли мне для начала расшифровать слово «УХЛУГУЗИЛ»? У вас так написано в коридоре… — он сделал неопределенный жест рукой.
Она долго, чуть ли не до слез смеялась. Наконец сказала:
— Молодой человек, когда у вас заболят зубы, — она постучала костяшками пальцев по столешнице, — не дай бог! Приходите в Управление хозрасчетных лечебных учреждений Главного управления здравоохранения исполкома Ленсовета.
— Ого! — восхитился Семен.
…Через пять минут страждущие исцеления у доктора Матвеева были распределены по другим кабинетам, а Бугаев, с опаской поглядывая на современную бормашн–ну, разговаривал с Владимиром Владимировичем Матвеевым.
— Играю, играю! — Матвеев энергично закивал головой в ответ на вопрос майора о волейбольной поляне. — У меня первый разряд. И с мастерами играю, и в кружок…
Он сразу же узнал на фотографии Гогу:
— Странный парень. Иногда общительный, добрый, а бывает — словно его кто–то подменил. Злой. Орет па игроков. Мне–то редко приходится с ним играть — разный класс… Но вот недавно еле удержал его от
