Ознакомительная версия. Доступно 59 страниц из 294
– Понимаю, – пробормотал он, пристально глядя мне в глаза. – Скажи, а когда другие молятся, а ты к ним присоединяешься, – иногда я вижу, как ты стоишь на коленях на некотором расстоянии позади всех, – какие слова ты произносишь? Молитвы?
– На самом деле я ничего не говорю, – хмуро ответил я, зажигая ещё две сигареты, не потому, что хотел курить, а чтобы отвлечься и немного согреть пальцы.
– Если ты не говоришь, о чём при этом думаешь? – спросил он, принимая у меня вторую сигарету, после того как выбросил окурок первой.
– Я не могу назвать это молитвой. Думаю главным образом о людях. О своей матери, дочери. Об Абдулле… и Прабакере, своём умершем друге, – я вам о нём рассказывал. Вспоминаю друзей, людей, которых люблю.
– Ты думаешь о матери. А об отце?
– Нет.
Я ответил поспешно, возможно, слишком быстро, чувствуя, как идут мгновения, а он продолжает наблюдать за мной.
– Твой отец жив, Лин?
– Наверно. Впрочем, не уверен. И меня ничуть не волнует, жив он или мёртв.
– Тебя должна волновать судьба твоего отца, – заявил он, отводя взгляд. Я воспринял это как снисходительное увещевание – он ничего не знал о моём отце и о моих отношениях с ним. Я был тогда настолько поглощён своими обидами – старыми и новыми, – что не почувствовал боли в его голосе. Тогда я не осознал, как понимаю сейчас, что и он ведь тоже находящийся в изгнании сын и говорит о своём горе тоже.
– Вы для меня больше отец, чем он, – сказал я и, хотя то были искренние слова и я открывал ему свою душу, сказанное мною прозвучало мрачно, почти злобно.
– Не говори так! – свирепо оборвал он меня. Первый раз в моём присутствии он был близок к проявлению гнева, и я непроизвольно вздрогнул от этой внезапной горячности. Но выражение его лица быстро смягчилось, и он положил руку мне на плечо. – А как насчёт снов? О чём ты видишь здесь сны?
– Я редко их вижу, – ответил я, изо всех сил пытаясь что-то вспомнить. – Странная вещь: меня давно мучают кошмары, ещё с тех пор, когда я бежал из тюрьмы. Вижу жуткие сны: как меня ловят или я с кем-то дерусь, не давая себя поймать. Но с тех пор, как мы очутились здесь, – уж не знаю, разреженный воздух тому причиной, или я так устаю и замерзаю, когда ложусь спать, или же мысли мои настолько заняты этой войной, – кошмары прошли. Здесь их не было. А пара хороших снов мне приснилась.
– Продолжай.
Я не хотел продолжать: сны были о Карле.
– Просто… счастливые сны о любви.
– Хорошо, – пробормотал он, кивнув несколько раз и убирая руку с моего плеча. Казалось, он удовлетворён моим ответом, но выражение лица было печальным, почти мрачным. – У меня тоже здесь были сны. Мне снился Пророк. Нам, мусульманам, запрещено рассказывать кому-нибудь свои сны о Пророке. Когда они снятся нам, это очень хорошо, просто замечательно – такое нередко случается с правоверными, но мы не должны рассказывать, что видели во сне.
– Почему? – спросил я, дрожа от холода.
– Нам строго запрещено описывать черты лица или говорить о нём так, словно ты его видел. Таково было желание самого Пророка: ни один мужчина, ни одна женщина не должны ему поклоняться, только перед Аллахом допустимо демонстрировать своё религиозное рвение. Вот почему нет никаких изображений Пророка – ни рисунков, ни картин, ни статуй. Но я действительно видел его во сне. И я не очень хороший мусульманин, потому что рассказываю тебе об этом. Он шёл где-то пешком, а я проехал мимо на своей прекрасной, дивной белой лошади и, хотя я не видел его лица, я знал, что это он. И я спешился и отдал ему лошадь. Мои глаза в знак уважения всё время были опущены. Но в конце концов я поднял их, чтобы увидеть, как он уезжает прочь в лучах заходящего солнца. Вот такой сон я видел.
Он выглядел спокойным, но я знал его достаточно хорошо, чтобы заметить уныние в глубине его глаз. И там было ещё нечто, новое и необычное, – мне потребовалось несколько мгновений, чтобы это осознать: страх. Абдель Кадер Хан был напуган, и я ощутил, как бегут мурашки по моей собственной напрягшейся коже. Смириться с этим было трудно: до сих пор я искренне верил, что Кадербхай ничего не боится. Взволнованный и обеспокоенный, я поспешил сменить тему разговора.
– Кадерджи, извините, что говорю о другом, но я хотел бы задать вам вопрос. Я много думал о том, что вы однажды сказали. Вы говорили, что жизнь, сознание и всё такое прочее – порождение света от «большого взрыва». Значит ли это, что свет и есть Бог?
– Нет, – ответил он, и эта внезапно охватившая его пугающая депрессия уже не отражалась на его лице, её прогнала ласковая улыбка. – Я не думаю, что свет – это Бог. Думаю, можно сказать, и это звучит разумно, что свет – язык Бога. Посредством света Бог разговаривает с Вселенной и с нами.
Я поздравил себя с удачной сменой направления беседы и настроения Кадера. Стал топать ногами и шлёпать себя по бокам, чтобы разогнать застоявшуюся кровь. Кадер последовал моему примеру, и мы отправились назад к лагерю, растирая замёрзшие руки.
– Если говорить о свете, то этот свет какой-то странный, – говорил я, выдыхая клубы пара. – Солнце сияет, но оно холодное. В нём нет тепла, и ты ощущаешь себя так, словно попал в мёртвую зону между холодным солнцем и ещё более холодной тенью.
– Мы выброшены на берег в переплетении мерцаний… – процитировал Кадер, и я так поспешно обернулся к нему, что ощутил резкую боль в шее.
– Что вы сказали?
– Это цитата, – ответил Кадер после паузы, понимая, насколько это важно для меня. – Строчка из стихотворения.
Я вытащил из кармана бумажник, порылся в нём и извлёк сложенный листок бумаги, настолько измятый и истёртый, что, когда я развернул его, места на сгибах оказались порванными. То было стихотворение Карлы, переписанное мною из её дневника двумя годами раньше, когда я пришёл в её жилище с Тариком в «ночь диких псов». С тех пор я носил его с собой. В тюрьме на Артур-роуд полицейские офицеры отобрали у меня эту страничку и разорвали на мелкие кусочки. Когда Викрам выкупил меня из тюрьмы, дав взятку, я записал стихотворение Карлы ещё раз, по памяти, и всегда имел его при себе.
– Это стихотворение, – взволнованно заговорил я, держа перед собой превратившийся в лохмотья, трепещущий на ветру листок, так чтобы он мог его видеть, – было написано женщиной по имени Карла Сааранен. Той самой, что вы послали вместе с Назиром к Гупта-джи, чтобы вытащить меня оттуда. Я удивлён, что вы знаете его. Просто невероятно.
– Нет, Лин, – спокойно ответил он. – Это стихотворение было написано суфийским поэтом по имени Садик Хан.[153]Я знаю многие его стихи наизусть: он мой любимый поэт и любимый поэт Карлы.
Его слова леденили моё сердце.
– Любимый поэт Карлы?
– Думаю, что да.
Ознакомительная версия. Доступно 59 страниц из 294
